Последняя гимназия - Павел Ольховский

Шкида мрачно молчала. После обеда всех разогнали по классам. В классах ввинчивали лампочки и вставляли стекла; становилось теплей и уютней. Дежурили все воспитатели, и даже начались уроки. Потом стало известно, что халдеи с милицией устроили во флигеле облаву. Захватили и отправили в отделение Суслика, Капаневича и двух девчат. Женьку посадили в изолятор, его накрыли в острый момент, и теперь шкидец жаловался, что из-за халдеев он только себя повредил…

Вечером в спальне дежурила Эланлюм. Красное лицо её сияло едва скрытым довольством. Она удивлялась внезапному усмирению воспитанников и теперь старалась еще больше нажимать на них.

Все уже лежали по кроватям. Только в боковой, первой спальне сидел, прислонившись спиной к подушкам, Аксенка. Несколько дней тому назад, отчаявшись в жизни, он решил повеситься. Ребята полузадушенным вынули его из петли; он остался жив, но спать лежа уже не мог: мешала и болела вывихнутая шея. Эланлюм об этом не знала, а поэтому без разговоров просто столкнула в постель шкидца и, выходя, даже не слышала, как тот заплакал от боли. Но лежавший рядом Лапа возмущенно и дико свистнул. От свиста задребезжали стекла и звякнула лампа. Немка метнулась обратно, а во второй и третьей спальне засвистало уже несколько человек…

Заухали кровати, заляскали по железу палки, загудел от стукота пол. Немка бросилась к выходу, в неё пустили поленом.

Она споткнулась, ухватилась за дверь и жалобно вскрикнула:

— Мальчики, мальчики!..

Несколько подушек разом заставили её замолчать; она вывалилась наружу из спальни, оставив на полу свой золотистый шиньон.

— Бей!.. Бей их…

— Крой!..

— Лупи!..

Одеяла и матрацы летят долой; у дверей вырастает баррикада из кроватей. Гремят из угла в угол с силой пущенные плевательницы… Гаснет свет… Слышен шум и вой из нижней спальни. Слышен истошный и долгий крик. Это бьют поленьями, закрутив в одеяла, Киру.

— Бей!.. Бей их!..

— Крой!..

— Лупи!..

Дергается заваленная дверь… Полураздетый Викниксор с парой подоспевших халдеев пробуют открыть её.

— Сифилитик! — визжит кто-то в темноте и бьет по кроватям железной палкой. — Вот я сейчас с корнем выверну всю нечисть, ты у меня не захочешь!..

— Эй, Элла, шмара! — хором под всеобщий хохот надрываются заложники. — Иди сюда! Мы тебя здесь прочистим, на особом положении!

— Понизим разрядом!..

— Ха-ха-ха!..

— Хи-хи-хи!..

— Бей!.. Бей их!..

— Крой!..

— Лупи!..

— Сиф-фи-ли-тик!..

Арбуз напяливает немкин шиньон и, размахивая дубиной, носится по спальням. В темноте кривляются, ломаются, свистят белые тени. Вылетают только-что вставленные окна… Гремят выстрелы самодельных шпалеров; сверкает огонь; дым прямо на полу зажженного костра застилает комнату и клубами уносится прочь, в разбитые окна… От шума и выстрелов глохнет в ушах…

Внизу на улице собирается толпа…

Из остановившегося трамвая выскакивают люди…

Бегут, громко стуча сапогами, дворники…

Вой и свист наверху усиливается. Это взломали наконец двери и ворвались в спальню халдеи. Но трещат и несутся по воздуху поленья; несутся, рассыпая песок, плевательницы; залпами гремят выстрелы; кричит и падает, схватившись за лицо, Селезнев. Сашкец выбегает за дверь; за ним выскакивает Викниксор.

— Скорей! — кричит он: — скорей в учительскую!.. Звоните в милицию, иначе всё погибло…

Но и внизу крик и грохот встречают их. Коридор завален шкафами, а сверху летят поленья, и гулко падают, кирпичи. И надо бежать еще дальше, вниз, под лестницу.

И Викниксор понимает, что им ничего не остается больше делать, как отсиживаться и ждать подмоги. И еще он понимает, что это наступил конец.

А наверху разбивают изолятор и двери. Потом отблески огня ползут по стенам. Слышится свисток постового милиционера. Ломятся в закрытые на ночь ворота и зовут на помощь…

Арбуз вдруг опомнился:

"Заложник… Милиция… Сейчас возьмут…"

Он стаскивает с головы шиньон и вместе с дубиной кидает его в полыхающий посреди спальни костер…

В окна несет туманом, дождем и ветром. Внизу чернеет холодная земля; задрав голову, стоят привлеченные скандалом люди; кричит дворник; хлопает калитка …

Арбуз перекрестился и начал спускаться по водосточной трубе…

Глава двадцать первая. (Эпилоги)

От прошлого, от всего пережитого раньше у Химика, ставшего теперь взрослым парнем, осталась привычка заглядывать на рынки. И сегодня, слоняясь по Покровской толкучке, он встретил бывшего товарища по Шкиде — Кузю. Мало изменившийся, грязный, не поднимая глаз от засаленной своей кепки, положенной у босых ног, тот пел:

Привели на переу-локИ-и ска-зали: бе-е-ги…Восемь пуль ему вдо-о-гонку,Семь за-стря-ло в груди.

Кузя нищенствовал. Вокруг него стояло неровное кольцо зевак. Химик нагнул голову и, протолкавшись сквозь толпу, отошел в сторону, к церковной ограде. Там Химик остановился и стал ждать конца кузиного концерта, чтобы после идти за Кузей следом и уже на улице завязать разговор. Но Кузя, кончив одну, затянул другую песню, длинную, тоскливую и начинавшуюся так:

Зачем ты, мать, меня родила,На жутки муки отдала,Судьбой несчастной наградила,Тюрьма свободу отняла?

Химик подумывал уже об уходе, но у Кузи появились конкуренты, двое цыганят — мальчик и девочка. Цыганенок заставлял свою четырехлетнюю партнершу плясать, а сам, подпевая что-то, ударял ее бубном по заду:

— Больше жизни!..

Толпа переметнулась к цыганятам и продолжавший петь Кузя мрачно оглядывал поредевших слушателей.

Когда девочка запела: "Задумал он с сестрою жить, пришлось ребенка задушить", — последние зеваки покинули Кузю и перешли к цыганятам.

Кузя поднял кепку, пересчитал собранные медики спрятал их в карман и, поругиваясь, двинулся прямо к Химику.

— Здорово!

Химик покраснел. Они уселись на фундаменте ограды.

— Вот, как видишь, филоню! — сказал Кузя и криво усмехнулся. — Полгода уже как из тюрьмы освободили, а всё не могу устроиться.

От его лохмотьев несло карболовкой и потом. Химик смотрел на опустившегося парня и вспоминал прежнего ровного шкидца Кузю. Потом сказал нарочито бодро:

— Из тюрьмы говоришь? Тут, брат, удивительного ничего нет. И я побывал.

— А ты за что? — неприязненно и подозрительно спросил Кузя и стал закуривать. Химику он папироску не предложил, отогнулся в сторону, чиркал спички, но их гасил ветер.