Демократия (сборник) - Видал Гор

Бэрден стал своим в Клубе, как только появился в Вашингтоне. Члены Клуба сразу же поняли, что он один из них — проницательный, добродушно-веселый, умеющий учтиво уступить, когда уступить необходимо. Хотя ему не было еще и сорока, Клуб принял его в свои ряды, объяснил ему механизм власти и позволял даже время от времени самому манипулировать рычагами. Члены Клуба следили и за тем, чтобы его не обошли сомнительные личности и чтобы он имел возможность заседать в важных комитетах. Когда в его родном штате появлялись соперники, Клуб прилагал усилия к тому, чтобы Бэрдену приписали все заслуги за постройку плотины, дороги и открытие почты — ту неизбежную дань, какую сенатор должен приносить народу, чтобы обеспечить себе его поддержку.

Его рабочий стол располагался между двумя высокими окнами; он сидел спиной к ним. На стене перед ним висел портрет Джефферсона. Где-то там в глубине комнаты были разбросаны председательские молотки, значки, надписанные фотографии — обычные сувениры, сопровождающие общественного деятеля на протяжении всей его жизни; единственным необычным украшением комнаты был бюст Цицерона в натуральную величину на деревянном пьедестале.

Как всегда, оставшись один, Бэрден приветствовал Цицерона. У этих двух республиканцев было немало общих тайн. Самая важная состояла в том, что почти весь сенат был убежден, что это бюст Уильяма Дженнингса Брайана[51].

Бэрден вызвал Клея и в ожидании его принялся просматривать почту. За последние дни, когда в сенате шли схватки вокруг законопроекта о Верховном суде, его почта утроилась и была, как правило, одобрительной. Он упивался похвалой, хотя за ней почти всегда следовала просьба о помощи по принципу: я подкармливаю ваше самоуважение, сенатор, теперь ваш черед подкормить меня.

С газетами в руках вошел сияющий от радости Клей.

— Вот куда мы правим теперь, — сказал он, указывая на барьер зелени, скрывающий Белый дом, если смотреть на него с Капитолийского холма.

Бэрден отрицательно покачал головой, не желая искушать судьбу.

— Многое может случиться за три года, — произнес он на одном выдохе.

— Держитесь на гребне волны, и мы победим. Нужно только не дать умереть этому импульсу.

— Не дать умереть, — одобрительно пробормотал Бэрден, нащупывая пальцами свой любимый талисман: расплющенную пулю, которую извлекли из плеча его отца после битвы при Шайлоу и которую этот сардонически неистовый человек сохранил в память о героическом времени. Правда, для его отца та война была одна маята и безрассудство, тогда как сын воспринимал Гражданскую войну[52] как последнее проявление истинной добродетели в гибнущем мире. Отец презирал его за то, что он разводил сантименты, вспоминая о тех днях. Ну да, ведь они всегда ненавидели друг друга. Теперь капрал армии конфедератов покоился в могиле, и единственное, что осталось после него, был этот кусочек металла, сплющенного от столкновения с ныне уже мертвой костью.

— Не дать умереть, — повторил Бэрден, нежно поглаживая указательным пальцем изломы металла. Какой своей стороной он встретился с плотью, когда врезался в нее? Этой? Или той? Взбешенное лицо отца непрошенно возникло где-то между Джефферсоном и письменным столом. На мгновение он увидел желтые прокуренные зубы, сумасшедшие серые глаза, красные пятна на коже, и на этом бесплотном лице ожило все отцовское презрение к нему: «Ты присоединился к этим мерзавцам, которые сделали из нас шутов. Ты один из них — сенатор!» Он вспомнил, как прорычал этот титул отец, когда они встретились в последний раз, вскоре после избрания Бэрдена в сенат, незадолго до того, как старик умер от рака. Бэрден замигал часто-часто — лицо исчезло.

Он резко выпрямился, волна энергии захлестнула его. Он быстро дал Клею несколько указаний. Относительно журналистов, которых надо разыскать. Редакторов, которым надо написать. Членов конгресса, с которыми надо встретиться. И денег, которые нужно добыть. При мысли о деньгах он задумался.

— Это самое важное. То, что может нас зарезать.

Клей отрицательно тряхнул головой.

— Толстосумы вас любят.

— Сегодня. А что будет завтра? Будь ты хоть распроконсерватор, но если им не угодишь, то…

— … не будешь избранным в президенты, — сказал Клей чуточку чересчур поспешно, но попадая в точку.

— Да, не будешь избранным в президенты. Но никто не может стать президентом… Я не могу стать президентом… без их помощи. Вот в чем проблема. Ну что ж, у нас есть еще по крайней мере три года, чтобы раздобыть деньги.

— А до того вы объездите с речами все штаты.

Они строили планы; они плели интриги; они играли догадками; они лелеяли надежды. Но Бэрден понимал, что слишком часто планирование в политике — лишь форма взаимной перестраховки, вычислить будущее совершенно невозможно. Клей показал ему поздравительные телеграммы и приглашения выступить с речами. Несколько раз их прерывала миссис Блейн, сообщавшая последние новости. Верховный суд (разумеется, тайком от общественности) выражал свой восторг, а вице-президент был не прочь перемолвиться с ним словечком, если бы у него нашлось для этого время.

В сопровождении Клея Бэрден спустился на лифте в подвальный этаж, где они сели в причудливый, но удобный вагончик подземной железной дороги, соединявшей административное здание сената с Капитолием. Их спутниками оказались новоиспеченный сенатор и три его избирателя, они пришли в восторг от встречи с Бэрденом Дэем. Все в восторге от Бэрдена Дэя, думал Бэрден Дэй, тепло приветствуя избирателей новоиспеченного сенатора и видя, что авторитет того растет как на дрожжах в глазах его земляков — ведь он был знаком с самим Защитником Конституции. «Возьму шефство над новичком», — отметил про себя Бэрден Дэй.

Достигнув Капитолия, они вступили на черную лестницу. Бэрден, как всегда, наслаждался подземными коридорами, в которых пахло камнем, едким мылом и, как он был убежден, деревянными частями здания, сожженными англичанами в 1814 году. Несмотря на все усиливающуюся жару, в недрах Капитолия стояла прохлада.

Поднявшись на сенатский этаж, Бэрден ускользнул от туристов в сенатский туалет — роскошный покой с громадными писсуарами. Когда Клей принялся намыливать лицо и руки, Бэрден как бы невзначай спросил:

— Можешь сегодня прийти к нам обедать?

Клей — лицо его было все в мыле — отрицательно тряхнул головой:

— У меня свидание.

Бэрден кивнул. Он боялся осложнений, страшился отпора. Но долг отца состоял в том, чтобы уловить сетью для своего ребенка мужа, какого она хотела, и пусть Диана старалась не подавать вида, было очевидно, что она влюблена, и притом безнадежно.

Клей изо всех сил тер лицо, пока розовая кожа не засветилась так, будто ребенок сунул в рот карманный фонарь, чтобы поразить зевак яркостью крови. Да, Клей красив. Мгновенная боль пронзила сенатора. Он не был так молод, как Клей; не был таким желанным, как Клей. Но он еще вожделел и жаждал ответного чувства, а это нечто большее, чем снисхождение, чем дань платежеспособности или славе. С Клеем женщина будет сгорать от желания. Он представил себя на месте Дианы, увидел Клея ее глазами и понял, что у нее нет никаких шансов. Диана дурнушка, робка, хотя сообразительна, разумна, добра. Куда ей соперничать с…

— … меня пригласила Инид Сэнфорд. В Чеви-Чейс. Что-то вроде вечеринки с танцами в честь ее приятеля из Нью-Йорка. Я обещал быть. — Клей старался его успокоить. — Инид просто неотразима. — Ясное дело, он предпочитает Инид Диане, с этим ничего не поделаешь. Бэрден поправил волосы так, чтобы прядь волос грациозно падала на лоб. Через минуту он войдет в зал заседаний сената, будет узнан галереей и, возможно, встречен аплодисментами. По крайней мере это проливалось елеем на сердце. Настроение его улучшилось, когда он надел на себя маску.

— … обворожительная девушка. Хотя с ней нелегко. И вот как я дошел до этого. — Клей огорченно тронул свой толстый нос. — Я гнался за ней в Уоррентоне, мы скакали верхом в дождь по этим проклятым лесам, и я вывалился из седла. Вы бы слышали, как она хохотала. Из меня хлестала кровь, как из заколотой свиньи, а она хохотала. Мне хотелось ее убить.