Победа вопреки Сталину. Фронтовик против сталинистов - Борис Горбачевский

Со мной тоже доверительно «беседовали», но я, к счастью, отбился:

— Поймите меня, я же вожак молодежи полка, и если выйдет какая-то промашка, моя или ваша, мне конец, вернее, моему авторитету. Я потеряю всякое доверие молодых солдат. И в бой за мной не пойдут.

В ответ майор усмехнулся и сказал:

— Хитришь, лейтенант! Но учти, друг любезный, с нами лучше дружить, чем учить нас морали.

Обычно в каждом стрелковом полку служили три особиста, особый отдел дивизии состоял из 21 офицера, включая начальника и его заместителя, следователей, шифровальщика, коменданта. В его распоряжении находился взвод автоматчиков.

Третья встреча, правда не всегда, происходила лично начальника отдела с офицером, начиная от командира батальона.

Как-то подо Ржевом я поднял с земли немецкую листовку. Прочитал ее, посмеялся, уж больно примитивна и смешна она была, и не выдержал, прочитал ее вслух в присутствии двух офицеров из полкового штаба. Обычно мы вместе принимали пополнение и хорошо знали друг друга.

На следующий день меня вызвал полковник Разумовский, командир 673 полка. Он велел всем присутствующим в то время выйти из блиндажа и, попросив меня сесть, тихо сказал:

— Как вы могли так легкомысленно поступить — подобрали вражескую листовку и прочитали ее вслух. Растиражировали. За такое следует трибунал. Вам повезло, что ваш знакомый офицер написал рапорт мне, а не в особый отдел.

Зная, что полковник Разумовский служил еще в русской армии до 1917 года, я спросил его:

— Можно ли представить подобную ситуацию, товарищ полковник, в русской армии?

— Лейтенант, — ответил командир полка, — тогда еще не был придуман особый отдел. Раз они существуют, мы обязаны быть осторожнее и учить этому солдат. Я знаю как боевого офицера и на первый раз прощаю вас, учитывая вашу молодость. — Кажется, на этом и расстались.

Не прошло и двух недель, как меня вызвали в особый отдел дивизии. Встретил меня верзила — о таких, как он, говорят: «Семь пудов сала и дерьма». Посадив меня перед собой, он долго впивался в меня глазами, пытаясь вызвать на разговор.

— Это что же, вы учите солдат переходить к немцам: они кормят перебежчиков шоколадом и голландским сыром, отпускают в деревню к своим бабам?

— Простите, товарищ майор, я отвечу.

— Ну, говори, говори, лейтенант.

— Вы ведь читаете газету «Красная Звезда»? Там была напечатана большая статья о контрпропаганде.

— Ну читал, только ты мне зубы не заговаривай!

— Да это же статья Ильи Эренбурга, и я поступил по совести! Призывал солдат не верить перебежчикам.

— Знаешь, есть старая русская пословица: «Орел мух не ловит».

— Товарищ майор, это что вы сравниваете меня с мухой? Я же офицер Красной Армии!

— Был, да сплыл.

— Как понимать вас, товарищ майор?

— А так, что ты поступил, как самый настоящий вражеский пропагандист.

— Не понимаю вас?

— Сейчас поймешь. Вот я тебе прочту, что пишут о тебе твои же солдаты.

Особист надел очки и зачитал донос на меня: мол, я повторял в беседе с солдатами то, что с противоположного берега рассказывали перебежчики на следующий день после побега.

— Товарищ майор, хреновый у вас помощник, балбес. Я повторил слова мерзавцев, но призывал солдат — не верить! Вот об этом не написал доносчик, или, как вы называете, «осведомитель».

— Проверим, — завершил разговор со мной майор, — проверим!

Из особого отдела я вышел весь мокрый, с тяжелым чувством, как следует быть осторожным. «Выходит, вокруг тебя уши. Малейший промах, и попадешь в дьявольские лапы. Я уже слышал, как кто-то из офицеров так называл особый отдел». Вот я увидел в человеческом обличье самого настоящего дьявола. Откуда он взялся на мою голову?

С того памятного дня и до конца войны, так же как и многие мои товарищи, я старался быть в стороне от особого отдела, а с 1943 года от — СМЕРШа. Однако дважды еще попадал на их крючок, и слава богу, удавалось сорваться. Об этих историях я рассказал в вышедших книгах «Ржевская мясорубка» (Москва) и «Через водоворот» (США).

Фронт учит быстрее, чем любая самая лучшая школа, учит не только воевать, подавлять страх смерти, учит ненависти к врагу и злости к дуракам-командирам, учит, несмотря на всяческие подлости. Не случайно один год на фронте засчитывался за три года трудовой деятельности в мирное время.

И солдаты, и офицеры очень скоро разбирались, «кто есть кто». На переднем крае — горстки бойцов, а позади них начальников — не перечесть.

Горстке солдат маячили особые штрафные роты, офицерам — штурмовые и штрафные батальоны, и дальше — заградительные отряды.[77] В сборнике приведены в приложениях данные о штрафниках за годы войны. Как свидетельствуют цифры, было основано 29 штурмовых и 63 штрафных батальона, а также 1102 отдельные штрафные роты и 6 штрафных взводов. Всего в них прошли службу 727 910 человек. Это в 5–6 раз больше, чем в штрафных немецких войсках. Но о потерях в сборнике не говорится ни слова! Между тем известно, что примерно до 50–70 % офицеров и солдат штрафников — погибали.

Я, участвуя в боях за освобождение Минска, видел, как против семи линий немецкой обороны были брошены в бой штрафники. Они прорвали вражескую оборону и открыли путь танковым армиям.

Следует отметить, что особые отделы, а затем (с апреля 1943 г.) СМЕРШ контролировали подразделения штрафников. В каждом штрафном батальоне или в особой штрафной роте находился особист.

Фронт учит честности и мужеству, пониманию, что собой представляет храбрость и мужество, а также предательство. С каждым годом росла мощь Красной Армии, солдаты приобретали боевой опыт, офицеры поумнели и повзрослели, генералы научились не только обороняться, но и наступать. Появились воздушные дивизии и армии, механизированные корпуса, артиллерийские дивизии и танковые армии. Чем ближе мы приближались к победе, тем больше каждый боевой офицер и красноармеец чувствовал их мертвую хватку.

Какой бы ты ни был герой, сколько раз ранен, сколько получил наград, нет тебе никакой защиты от дьявола. Я не помнил ни одного случая, чтобы солдаты защитили своего товарища, попавшего в его лапы. Об офицерах говорить не приходится. В подобных ситуациях они старались не вмешиваться в события, происходящие на их глазах. Значит, фактически отдавали на заклание особистам своих солдат.

Как странно — победа нас, фронтовиков, ослепила. Многие из нас вновь оказались простаками. Мы забыли о негласной слежке за каждым из нас, о доносительстве. Сколько погибло честных фронтовиков, забыв всю эту гнусность, которой нас окружали сталинские опричники.

Чтобы читатель лучше понял, что собой представляла «дьяволиада» — жизнь армии постоянно под колпаком, от солдата до генерала, — познакомлю его с воспоминаниями фронтовиков, воевавших подо Ржевом.

Бывшие, еще живые, особисты, смершевцы, не говоря о современных офицерах ФСБ, вовсю орут о том, что их обливают грязью в средствах массовой информации. Между тем, как они утверждают, и особые отделы, и СМЕРШ сыграли огромную роль в достижении общей Победы. Так ли это? Как правило, защитники чекистов ссылаются на то, что критики, как правило, не знают истинной правды, не опираются на документы, на воспоминания ветеранов. Что ж, мы решили помочь «особистам-смершевцам» познакомить читателя с воспоминаниями о них солдат и офицеров во время войны.

Как может человек служить такому безбожному делу, доносить друг на друга, поднимать руку на человека, жить без сострадания. Вслух об этом не говорили, но каждый из нас, фронтовиков, именно так и рассуждал. С ненавистью обрушивались на доносчиков, старались от них избавиться любыми путями, вплоть до убийства.

Вспоминает Борис Поляков: «…Как-то я зашел в штаб полка, где начальник особого отдела попросил меня зайти к нему составить схему к донесению. Я быстро выполнил задание, а особист тем временем заинтересовался моей авторучкой (устроенная по принципу рукомойника), которую я обнаружил в немецком штабном автобусе, отбитом под городом Белый еще в феврале 1942 года. Повертев ручку в руках, особист сказал, что ручку изымает в качестве трофейного имущества. Меня взорвала столь откровенная наглость, и я возмущенным тоном высказал все, что думал о его поведении… Высказав все то, что у меня накипело, я поднялся и ушел, не преминув за собой хлопнуть дверью. Отзвук этого столкновения последовал не сразу.

Однажды я со своим взводом возвращался с занятий — шли узкой лесной тропой, растянувшись цепочкой. Замыкающим шел я. Проходя небольшую поляну, направляющий поднял немецкую листовку, прочитал ее на ходу и передал шедшему за ним. Так, по цепочке, листовка дошла до меня. Я прочел ее, разорвал и бросил на землю, сразу забыв об этом. Мало ли в прифронтовом лесу валялось листовок, как немецких, так и наших.