Под крылом доктора Фрейда - Ирина Степановская

— Не сомневаюсь, — согласилась Альфия и проглотила таблетку. — Слушай, у меня голова просто раскалывается. А у тебя не болит?

Дыня немного побаивался Альфию. Он был аккуратным и осторожным человеком, поэтому не любил двусмысленных вопросов.

— Не болит голова от чего? — уточнил он. — От посетителей? Не болит.

— При чем тут посетители? От настроения. От погоды. Мало ли от чего? Если у тебя тоже болит — мне как-то легче.

— Нет, Альфия Ахадовна. У меня с головой все в порядке.

— Тебе везет! — сказала Альфия и повесила трубку.

Она увидела в окно, как к их подъезду приближались мужчина и женщина с ребенком.

«Везет? — задумался доктор Дыня. — Уж не метит ли она на мое место?» И остаток дня провел уже не в таком хорошем настроении.

Настя

Альфия не без тревоги постучала в Димину комнатушку. Естественно, у нее был свой ключ от так называемого кабинета, но она знала, что все последнее время в этом кабинете с ним или без него обитает и Настя.

— Вы зачем разрешили Полежаевой торчать в кабинете Дмитрия Ильича? — в первый же день прибежала к Альфие недовольная Нинель.

Альфия сделала непроницаемое выражение лица.

— Во-первых, я не разрешала. Во-вторых, и не запрещала. Потому что я не могу что-то разрешать или запрещать взрослому человеку, своему коллеге. — Она переменила тон и сказала уже человеческим голосом: — Нинка, пойми, он же не больной. Сам должен понимать, что можно делать, а что нельзя. Я в это дело вмешиваться не буду. И ты не вмешивайся. Как-нибудь сам одумается.

— Послушайте, разве раньше это было возможно? Ну и моральный облик! — Сова недоуменно смотрела на Альфию поверх очков.

— Что раньше было, не знаю. Наверное, всякое могло быть. Люди не сильно изменились за твои, Нинка, тридцать лет работы. А что касается облика морале — ты, Нинель, дома сериал про врачей посмотри. Любой. Где там только любовь не осуществляется? У меня мама смотрит, я поэтому в курсе. И на операционном столе, и в акушерском кресле, и в стоматологическом, не говоря уже о простых кушетках… Если больница большая и в холле стоит рояль — обязательно на рояле. Чего же ты удивляешься?

Альфия вспомнила кое-что из своей студенческой жизни и то, как пялилась на Димины джинсы полтора месяца назад (тогда она, пожалуй, согласилась бы и на рояле), хмыкнула и призвала Нинель к терпимости.

По поводу Насти она действительно Сурину ничего не говорила. Каждый раз, выпуская Полежаеву из отсека для больных, Нинель морщилась, но, выполняя наказ заведующей, тоже молчала. Дима сначала с опасением ждал какого-нибудь разговора на эту тему и поэтому нервничал, но разговора не было, и он постепенно стал успокаиваться. Ему казалось ужасным, что девушка, которую он полюбил, должна жить на положении заложницы. «Я должен сделать все, чтобы она выбралась отсюда!» — много раз повторял он себе, но каждый раз Альфия в ответ на его просьбы выписать Настю делала «ужасные» глаза.

— Ты же не хочешь, что б ей стало хуже?

«Почему хуже?» — про себя недоумевал он, но после аппендицита не смел возражать.

Правда, ему пока самому с Настей было спокойней в больнице. Им никто не мешал наслаждаться любовью. Как было чудесно, сидя в крохотном кабинетике, заполнять истории болезни или просто, навалившись грудью на подоконник, вместе с Настей смотреть на темные кусты и лопухи под окном и мечтать о тех счастливых временах, когда Альфия все-таки выпишет ее из больницы! Тогда они поселятся в общежитии, он будет работать, а Настя — готовить еду и ждать его к обеду. Дальше этих простых представлений Димины мысли не заходили. Насте же вовсе не хотелось готовить обеды и вообще заниматься хозяйством, поэтому она тоже не заикалась о скорейшей выписке. И ждала родителей.

Дима постепенно стал забывать о хирургии, и Настино присутствие, как ему казалось, сыграло в этом немалую роль. Особенно приятными оказались дежурства. Дежурил он много — Старый Лев не обманул, разрешил дежурить не в отделении, а на дому, в общежитии. Как восхитительно было пробираться с Настей по темным поселковым улицам, таясь и давясь от смеха! Готовить на плитке немудреную пищу, гонять чаи, хохотать уже вслух, не боясь, что их кто-нибудь услышит, — соседняя комната в квартире так и оставалась свободной. И, наконец, предаваться любви на узкой кровати, каждую минуту прислушиваясь к тишине. Вызовут — не вызовут? И это ожидание, и наслаждение поверхностным совместным сном делали счастье еще острее.

Альфия все знала об этих походах. Она также предполагала, что Старый Лев, узнай он обо всем, ни ее, ни молодого доктора за это по головке не погладил бы. Но за Диму она вообще-то не отвечала: главврач сам присватал его к ней в отделение, не разобравшись, что это за человек. А за себя Альфия была спокойна. «Быть смешной? Ну нет. Этого еще не хватало!» И Альфия, ревниво и скрупулезно отслеживая через Нинель все Настины перемещения, находила в себе силы молчать.

Но сейчас она постучала в дверь кабинетика весьма настойчиво.

Ей пришлось подождать. «Конечно, — думала Альфия, — в теории все проще. А когда ты стоишь под дверью, за которой тот, кто тебе нравится, занимается любовью с другой женщиной, — тут можно сойти с ума». Когда Дима открыл, она уже готова была сломать эту дверь.

Альфия вошла. Вопреки ожиданиям, пара не занималась любовью. Молодые люди завтракали, что, по мнению Альфии, было одно и то же. «Все равно вместе, все равно близки», — с неприязнью подумала она. Запах яичницы, поджаренной на сливочном масле, ломти хлеба и выпачканный желтком Настин рот убедили Альфию, что любовь никуда не исчезла.

— В таком маленьком помещении нельзя включать электроплитку с открытой спиралью. Пожарники запрещают, — скрипуче от сдерживаемого гнева проговорила она.

— Я сегодня не успел позавтракать, — извиняющимся тоном пробормотал Дмитрий.

Настя, украшенная венком из последних васильков, как сидела в кресле, поджав под себя ногу, так и осталась сидеть, тыча одним пальцем в Димин ноутбук.

— С вещами на выход! — скомандовала ей Альфия. — Да и вам тоже, Дмитрий Ильич, придется прервать ваш восхитительный завтрак.

— А что такое? — Он почувствовал ее тон и мгновенно взъерошился.

— Ничего особенного. Должна вам сообщить, что приехали родители Полежаевой. Вам, как лечащему врачу, и карты в руки. Вы уж, пожалуйста, сами с ними разговаривайте.

Настино лицо исказила ненависть. Она и ждала, и боялась приезда родителей.

— Я не хочу их видеть. Мать уже засунула меня в больницу. Так почему бы ей хотя бы здесь не оставить меня в покое?