Дерзкая - Н Шитова

Но самое странное во всем этом было то, что прежде, чем вспомнить и увидеть ту девчонку, которая силой вошла в меня, я вспомнила тех двоих, которые все время были рядом с ней. Я поняла, что виновата перед ними, что я их люблю, и мою вину перед ними и боль от того, что я не с ними, заглушить было ничем не возможно. И с тех пор, как я это поняла, я перестала паниковать и бояться произошедшей со мной перемены. Я перестала думать о Кате -- так звали ту девчонку -- как о другой, непрошенно вмешавшейся в мою жизнь. Я стала думать о ней, как о себе.

Мариэла сдавалась. Отступала. Безмятежное существование в окружении красивых вещей, добрых и приветливых людей, привычный, милый сердцу образ жизни -- все это вызывало горькую досаду. И отчаяние, от которого хотелось выть, кидаться на стены, или по крайней мере, разбивать то, что можно разбить.

Я выходила в свой прекрасный, ухоженный сад, который всегда мог взбодрить, успокоить, но пребывание в саду теперь с новой силой вызывало четкие, связные видения: то воспоминания, то отрывочные картины настоящего, происходящего там... не знаю, где оно, это самое "там".

Одер считал, что я серьезно больна. Я, и правда, была похожа на больную первые несколько недель. Но тогда я была испугана и подавлена, сначала мне казалось, что кто-то играет со мной в злую, жестокую игру. И только когда новые видения соединились со старыми снами, все встало на свои места...

Шум мотора, возникший под окнами, оторвал меня от размышлений. Я встала и подошла к окну. Фелим и Одер собирались уезжать. Фелим уже сидел в машине. Я вдруг поняла, что непростительно дурно обошлась с Одером только что, и мне стало стыдно. Он любил меня, в этом не было никакого сомнения. И Мариэла любила его. А Катя Орешина с ужасом понимала, что тащит Мариэлу за собой прочь от прежних привязанностей, заполняя все мое существо своими.

-- Мари, я готов, -- раздался голос Одера. Я обернулась к двери. Одер был полностью экипирован. Значит, ему уже пора ехать.

-- Удачи тебе, -- отозвалась я. -- Я буду думать о тебе и желать тебе удачи.

-- И все? -- недоуменно уточнил Одер.

-- Ну а чем мне еще заниматься?

Одер развернулся и пошел прочь. И я вдруг поняла, что он имел в виду своим вопросом. Не разбирая дороги я бросилась за ним.

-- Одер!

Он остановился у самой лестницы, ведущей вниз. Я бросилась ему на шею и крепко прижалась к нему.

-- Прости меня, Одер! Прости, я сама не понимаю, как и что со мной происходит.

Его руки сомкнулись на моих плечах. Одер не мог сердиться на меня дольше минуты. Он нежно поцеловал меня. Только такого прощания он ждал, а не холодного, хоть и дружеского "Удачи!".

Фелим внизу просигналил.

-- Не хватало опоздать к старту, -- засмеялся Одер и, отстранив меня, побежал вниз, прыгая через три ступеньки. Светлые пряди на его затылке смешно подскакивали в такт его прыжкам. Пружинящей походкой он дошел до входной двери и, обернувшись на пороге, с улыбкой помахал мне рукой. Я ответила ему тем же. Через несколько секунд они уехали, и снова воцарилась тишина.

Я поднялась к себе. Пустота дома, раньше не очень-то нравившаяся мне, теперь была желанной. Родители уехали в свой ежегодный круиз, и до вечернего возвращения брата и мужа я могла вволю испить одиночества. Я понимала, что сейчас все посыплется на мою голову с новой силой. Но уже то, что никто не помешает мне самой справляться со своими проблемами, немного утешало меня.

Хотя в моем положении не было совершенно ничего утешительного. Больше всего меня расстраивали и смущали две вещи: как быть с Мариэлой, с ее жизнью, и как сделать так, чтобы снова вернуться в тот мир, которому не было названия здесь. А в том, что туда можно вернуться, я почему-то не сомневалась. Я подозревала, что я просто не все вспомнила. Я помнила всю жизнь Кати Орешиной, но никак не могла вспомнить имя ее врага. Я уже несколько раз видела страшную неприятную картину: на темной аллее собачья стая устраивает резню. И еще одну сцену: столпившиеся на поляне среди колючих кустов люди пытаются прикончить рыжего пса-оборотня. И я прекрасно помнила теперь, что это все было именно со мной, с Катей.

Я даже помнила теперь то, что мой враг так тщательно от меня скрывал. Я поняла, кто спас тогда на аллее Олега. Я поняла, что это я, я сама дала приказ своему врагу прекратить бойню. Я помнила, как видела всю сцену сверху, вспомнила свои отвлеченные мысли по поводу увиденного, и теперь я поняла, что не только Катя, не одна она присутствовала там, но и Мариэла, для которой это был очередной ночной кошмар. И, кажется, кто-то еще. Даже не кажется, а точно. Как так получилось, что три личности оказались вместе и в едином порыве преградили дорогу тому, кто пытался разрушить то, что было дорого Кате? Наверное, это была случайность. Но враг слишком испугался тогда, чтобы принять это за случайность. Опасаясь мести, он закрыл от Катерины ее собственные воспоминания, чтобы она не поверила в себя и в свои силы, превосходящие силы того, против кого ей стоило их направить...

Я оделась и вышла из дома в сад. На небе постепенно собирались тяжелые, низкие облака, ветер, довольно холодный, стягивал их со всех сторон. Я подумала об Одере, о том, что тренировку автогонщикам, видимо, придется заканчивать в дождь. Я очень этого боялась. Но вот парадокс: эмоциональная встряска -- это как раз то, что было мне все время нужно. Это было то, ради чего я вообще интересовалась автогонками. Смертельный риск, поминутно возникающий на трассе, делал для меня необычно привлекательным весь процесс. Я никогда ни с кем, даже с Одером, не делилась мотивами, побуждавшими меня пристально следить за соревнованиями еще тогда, когда я была незнакома с Одером...

Страсти и пристрастия -- это, в общем-то, область, мало поддающаяся логическому анализу. Внутренние струны либо молчат в ответ, либо лениво гудят, либо взрываются... Почему то, что одних задевает до глубины души, у других вызывает равнодушие, а у третьих презрение? Да просто потому, что так оно есть.

Всю жизнь, с раннего детства я постоянно ощущала себя нежным цветком, любовно и старательно оберегаемым от всех неприятностей. У меня было все, что можно было пожелать. Родители, терпеливо и ласково воспитывающие своих детей, мягкие, добрые люди, к тому же довольно рано добившиеся значительного положения в обществе. Отец был одним из самых известных и модных архитекторов, что давало возможность всему семейству ни в чем не нуждаться. Всю жизнь меня окружали красивые игрушки, добрые книги, умные и веселые учителя. На все это родители не жалели денег. Правда, у меня никогда не было друзей. Почти безвылазно я сидела в пределах нашего дома и сада. Да, у меня были настоящие домашние зверинцы в саду, но никогда не было ни одной подруги. Наверное, так можно было бы сойти с ума, но у меня был старший брат. Наверное, ни у одной девчонки в мире не было такого брата. Фелим был старше на четыре года. Сколько я себя помню, он был добродушен и снисходителен ко мне. Он был тихим, задумчивым и спокойным мальчиком, никогда не шалил и не дрался, да и не с кем ему было подраться. Он спокойно и философски сносил мелкие пакости, которые я время от времени ему подстраивала, и все время рассказывал сочиненные им самим невероятные героические истории про удивительные приключения отважных, независимых людей.