Лекарь (СИ) - Смитт Таня

Тихон оборвал свою мысль и стремительно покинул тесную каморку, привлеченный событиями, развернувшимися за окном. Женька попытался остановить рассеянного ученого и напомнил ему о диких, о группах реагирования, о ночных проверках и комендантском часе, однако последние предостережения услышали только сырые стены, Тихона в каморке не было. Женька с любопытством всунулся в окно тоже, но кроме чернильной тьмы ночи не сумел разглядеть ничего занимательного.

Глава 25.

Огненные всполохи плясали в закопченном окошке, рожденные огромным стихийным кострищем, разожженном на пустыре между заброшенных зданий. В его слепящем отсвете я видел силуэты, постепенно трансформирующие в весьма знакомые очертания, с кривыми лапами и вытянутыми мордами. Дикие твари, образуя тесный неровный круг, хаотично двигались перед разгоравшимся огнем, то и дело взмахивая неестественно вывернутыми лапами. В их ритуальном танце не было слаженности и четкости жестов, однако всем своим нестройным хороводом твари наводили на мысль о проведении некоего обряда. Был ли этот обряд направлен на привлечение стратегической удачи в мировом господстве, или дикие подобными плясками отмечали окончание рабочего дня, оставалось за гранью моего понимания. Однако, в целом, танец завораживал, заставляя забыть о чрезмерно близкой опасности. Твари то расходились, вскидывая конечности в хаотичном порядке, то, столпившись в кучу, дружно исчезали в пламени, чтобы через минуту снова превратиться в непрерывный хоровод. При этом они не забывали взвизгивать, знакомо сливаясь в омерзительную какофонию. Внезапно, их бестолковое кривляние замерло, хоровод рассыпался, а твари одна за другой обрушились на землю, становясь на четвереньки и обретая непривычные для себя силуэты. Их уродливые тела вытягивались, покрываясь густой серой шерстью, отчетливо различимой в угасающих отсветах. Когда последняя тварь опустилась на четвереньки и приняла полное сходство с диким животным, серая стая задрала вытянутые морды вверх и протяжно завыла, наполняя ночную тишину тоскливым звучанием.

«Ты чего тут делаешь столько времени?» — раздался за моей спиной знакомый голос и вернул меня к реальности. В какой именно момент исчез костер и серая стая, я сказать затруднялся, а спрашивать о том Женьку почему-то не захотел. Я послушно развернулся и втиснулся в сумрак подвала. Женька шмыгнул следом и уселся на топчан, наблюдая за мной. В первые дни моего чудесного обращения в прежнего Тихона, молодого и красивого, Женька то и дело вскакивал среди ночи, отслеживая возможные изменения моего чарующего обличия. Мне всегда казались излишними столь открытые беспокойства, но я, ценя заботу, неизменно притворялся крепко спящим, позволяя Женьке как следует рассмотреть мою рожу на предмет новых повреждений и возможных преобразований. Нынешней ночью подобный фокус не пригодился, поскольку ночное бдение лишило меня последних сил и погрузило в здоровый крепкий сон, к счастью, без сновидений.

Из состояния нирваны меня выдернул настойчивый стук в окно. Я распахнул глаза, привыкая к сумраку, и прислушался. Мой беспокойный друг крепко спал, уткнувшись лицом в грубо сколоченные доски своей лежанки и на стук не среагировал. Стук повторился, а я внезапно ощутил неосознанное желание увидеть непрошенных гостей. Все мои мысли о внезапных проверках, поисковых отрядах, о совершенных мной преступлениях и осторожности разом исчезли, уступив место некой цели, которую необходимо достичь. Наскоро приведя себя в порядок, я выскользнул за дверь, рассчитывая увидеть на пороге бравых бойцов за безопасность. Однако, не увидел никого. Подвал был погружен в предрассветные сумерки, а на видимом глазу пространстве не просматривалось ничего, кроме темноты. Побродив по окрестностям, я собрался вернуться обратно, как вдруг заметил прямо перед собой неясную колышущуюся тень. Обычно подобные явления вызывали у меня снисходительную усмешку и были больше по душе моему чрезмерно впечатлительному Варвару, верящему во всякую хрень. Однако нынешняя тень странно интриговала и требовала от меня детального изучения. Я двинулся следом за ускользающим силуэтом и не заметил, как подошел к самой кромке воды, оказавшись на берегу. К слову, пока я гонялся за невнятным привидением, мне не встретилось ни единого признака прогоревшего кострища, затеянного дикими. Немало подивившись этому факту, я остановился и неожиданно расслышал хрипловатый старческий голос, прозвучавший из темноты.

«Приветствую тебя, Прохор! Или мне лучше называть тебя Тихон? А может, тебе по нраву будет прозвище Заяц?» — все эти вопросы задавал мне кладбищенский сторож, сидящий на сыром поваленном бревне в нескольких шагах от меня. Последняя его ремарка вызвала во мне недоуменное замешательство. Зайцем некоторое время звала меня матушка за мое детское пристрастие к огромной мягкой игрушке, подаренной мне Филом на какой-то праздник. Об этом прозвище знал только я, ну, возможно, ныне покойный Фил, а нордсвиллский дед никак не мог быть осведомлен о столь интимных подробностях моей младенческой жизни.

«Называйте меня как хотите, — невежливо буркнул я, — чего вы делаете тут в такую рань?»

Дед невнятно хмыкнул, уходя от прямого ответа, и продолжая пристально рассматривать мое лицо. Весь его вид напомнил мне старичка-пенсионера, степенно прогуливающегося вдоль побережья в ожидании раннего завтрака. Наконец старый знакомый сделал мне знак присесть рядом. От деда тянуло сырым осенним туманом и лесным болотом, и мне почему-то пришла мысль о скорой и неминуемой простуде, о преклонном дедовском возрасте и о не слишком своевременных прогулках по утреннему зимнему побережью.

«Есть вещи пострашнее банальных соплей, — неожиданно проговорил дед, не сводя с меня глаз, — вот скажи мне, Заяц, как ты провел нынешнюю ночь?»

Во мне шевельнулся шкодливый мальчишка, мигом изобразивший в моей голове весьма игривые картинки. Дед только ухмыльнулся в ответ на мои попытки поддразнить приставалу.

«Ты пялился всю ночь на танцы диких тварей, Заяц, — отозвался он, спустя непродолжительную паузу, — это и радует, и огорчает меня. Всему свое время, мой мальчик, всему свое время.»

Знакомая и давно забытая интонация, сопроводившая знакомую и давно забытую фразу, пробудила во мне странные ощущения. Мне нестерпимо захотелось оказаться в загородной резиденции под высокими березами и снова услышать сдержанный и размеренный голос старика Филиппа Ивановича, укоряющего меня за бесполезность и никчемность моего существования.

«Все может очень скоро измениться. — тут же отреагировал дед на мои размышления, — Твари захватили ваш мир, и это не так весело, как может показаться на первый взгляд»

Мне никогда не казалось присутствие тварей в моей жизни чрезмерно веселым фактом, к тому же говорить о мировом господстве тварей было, на мой взгляд, преждевременно. Но даже такую глубокую мысль я не успел донести до нордсвилдского сторожа.

«Это случиться не сегодня, — по-прежнему отвечая на мои мысли отозвался дед, — и не завтра. Но это случиться обязательно, если ты не перестанешь валять дурака, так, как делал это всю свою долгую никчемную жизнь»

С этими словами дед поднялся с сырого бревна и медленно побрел вдоль побережья, с трудом переставляя старые ноги в нелепых уродливых башмаках.

«Твое время еще не пришло, Тихон Филиппович, — отчетливо проговорил дед, обернувшись ко мне, и растворился в предрассветных сумерках».

«Женя, какого хрена ты треплешь языком, рассказывая первому встречному историю моей жизни? — рявкнул я, возвратясь в каморку после утреннего рандеву, — ты ночевал однажды в избушке нордсвиллского кладбищенского сторожа и наверняка поделился со старым наркоманом эпизодами моей биографии, о которых я и сам давно уже ничего не помню!»

Вывалив на ошарашенного Женьку все свои претензии, я резко замолчал и задумался. В моих необоснованных обвинениях со всех щелей торчали нестыковки, и первой из них была история о моем детском прозвище. Женька не мог знать о таких незначительных эпизодах моего детства. К тому же, дед и сам мог наблюдать танцы тварей, блуждая в темноте, а его щемящие фразы просто совпадения. Многие старики говорят с размеренной интонацией, повторяя давно заезженные слова и композиции. И все же, что-то в поведении деда настораживало. Я всегда был далек от разного рода мистических проявлений частной жизни, поэтому принялся рассматривать вопрос с научной точки зрения. На мой профессиональный врачебный взгляд, дед слишком увлекся поеданием веселящих кореньев, а его непонятные словоформы явились отражением параллельной реальности, в которую тот время от времени погружался. Успокоив свое разыгравшееся воображение, я рухнул на жесткое ложе и показательно захрапел, демонстрируя крайнюю степень усталости.