Сожженые мосты ч.4 - Александр Маркьянов

— Сколько здесь!?

— Двое! — ответил за обоих пан Юзеф

— Выходите, братья! Свобода! Польша!

— Польша… мать их так… — негромко выругался пан Юзеф — только и орать про Польшу. Как дела делать… Пошли… Стрелок…

В мрачном каменном коридоре — это было старое здание ДПЗ, построенное еще в начале прошлого века, строили на совесть — кипит людская толпа. Кто-то уже с кем-то разбирается — людской водоворот, кого-то месят ногами. Убивали тюремщиков — видимо, стояли до последнего, не желая выпускать на улицы уголовный сброд, оставались верными присяге до конца, хоть многие другие уже присягу эту предали. Кто-то просто пытается выбраться наружу как можно быстрее. Все решетки — настежь, двери в камерах — настежь, двери между блоками — настежь. Никто никого не пытается сдержать, все делают что хотят. На улице одна за другой гремят автоматные очереди, то ли в небо, то ли еще куда. Анархия…

— Двигай за мной, Стрелок — по-хозяйски распорядился пан Юзеф, смело бросаясь в людской водоворот.

Никому ни до кого не было дела — в том числе и до графа Комаровского, сына генерала Тадеуша Комаровского. Революция — это всегда анархия, если открывают камеры — то открывают их все и ни на что не обращают внимания. Это потом появится революционный порядок — какая-то копия нормального порядка.

Вместе с людской лавой их пронесло по коридору и выбросило в тюремный двор — там где принимали машины с предварительно арестованными. Двор был большим, обделанным плиткой, с двумя воротами, которые не могли быть открыты одновременно. Сейчас внутренние ворота были открыты — они сдвигались в сторону, въезжая в стену, внешние — снесены бронетранспортером, сунувшим внутрь свое тупое ребристое рыло. Внутри, там, где должны были разгружаться машины с арестованными — две большие машины, бортовая и самосвал, над бортовой — бело-красный флаг Польши. Прожектора включены все до единого, безжалостный свет слепит глаза. Люди с мегафоном, с оружием…

— Все, кто желает защищать Польшу — сюда! Получите оружие! Вступайте в армию Людову! Бей русских оккупантов! Бей жидов! Польша! Польша!!!

У машин — жидкое месиво толпы, пихают друг друга, матерятся. Граф Ежи остановился, чтобы понаблюдать за происходящим — и кое-что понял. Все организованно. Двое, с ноутбуком — они записывают желающих и дают опознавательный знак — бело-красную повязку на руку. И еще что-то — вроде карточек, граф Ежи не успел рассмотреть. Потом, те кто записался — подходили к машинам. С бортовой выдавали оружие — граф заметил, что это были автоматические винтовки, не русского образца, одного типа — значит, это где-то готовилось и винтовки поступили в Польшу централизованно. С другой машины выдавали снаряжение — разгрузочные жилеты, уже снаряженные. И гранаты.

— Стрелок!

Пан Юзеф схватил его за руку, вывел из кипящего водоворота толпы

— Слушай сюда, Стрелок, слушай старого человека. За ворота выйдешь — иди куда хочешь. Но с рокошем не связывайся… Ни к чему это. Кровью умоешься. Пошли.

Вместе они вышли из пробитых бэтром тюремных ворот — граф успел заметить на броне следы от пуль. Значит — где-то была перестрелка, и, возможно — кто-то сражается.

— Юзеф…

Прямо у тротуара стояли две машины, Бенц и Татра, обе представительские, черные, поблескивающие лакировкой в неверном свете еще не выключенных фонарей. У них — несколько человек, все как один — в черных кожаных куртках, на груди поблескивают золотом цепи — показатель успешности контрабандиста. Многие побрили головы наголо, а кто нет — стрижка как военная, короткая. Вооружены до зубов — у каждого автомат, у кого на боку, у кого на пузе, пояс с пистолетом или двумя. Тоже — гранаты.

— Счастливо откинуться…

— Откинулся и слава Йезусу… — глубокомысленно заметил пан Юзеф — доброго здравия и фарта тебе, Франтишек, и и тебе Земанек и всем деловым кентам. Прибарахлился, смотрю…

— А то… бесплатно, б… Мы в очередь встали — типа за Польшу рубиться — нам дали. Забашляли немного — так нам еще дали. Тяжко сейчас жить без нагана.

И контрабандист захохотал

— Язык прикуси… — сухо заметил пан Юзеф — где цистерны? Не нашел, небось? Башкой надо думать, а не автоматом. Ладно…

Пан Юзеф повернулся к графу Ежи

— Если желаешь — работу дам. Сейчас все за Польшу ратуют, работать некому… а надо.

— Не желаю.

— Как знаешь… Тогда бывай, Стрелок.

Пан Юзеф повернулся к машинам, резко отмахнул рукой…

— Поехали!

Несмотря на раннее утро — везде в домах горел свет, на улице было много людей и автомобилей, людской вал тек по улицам, автомобили постоянно сигналили, внося еще большую сумятицу в происходящее. На тротуарах то тут, то там кровь, где-то убитые, на фонарях жуткими гроздьями — повешенные, многие в форме, полицейской и жандармской. Разбитые машины, многие — со следами обстрела, крови, какие-то сгоревшие. Битое стекло, аж хрустит при каждом шаге. Лица были у кого восторженные, у кого злые, остервенелые, кто-то уже был с боевым оружием, кто-то — с польскими флагами, некоторые — в полицейского образца бронежилетах, фуражках, многие пьяные. Кто-то наоборот — прятался, смотрел на происходящее с балконов, с каких-то балконов свисали на улицу красно-белые флаги. На перекрестке палили в воздух из ружей, во многих местах кричали "Виват Польска"…

У графа Ежи не было ни денег, ни оружия, и связи, он не знал ничего — что с отцом, что с Еленой, что вообще происходит. Но самое главное — он был на свободе, и он не задумывался ни на секунду относительного того, что делать и какую сторону выбрать. С властью, выпустившей из тюрьмы уголовников и вооружившей их — ему было точно не по пути.

Через некоторое количество времени ему попалась на пути разгромленная, перевернутая набок полицейская машина. Он сунулся туда, надеясь чем-то поживиться — но все выбрали до него.

Светало…

Примерно в семь часов по местному ему удалось раздобыть денег и еды. Он просто присоединился к группе, которая грабила и разносила еврейские лавки на улицах. Вместе с толпой вооруженных, уже пьяных, озверевших от вседозволенности и крови хлопаков, он вломился в лавку булочника, и пока остальные забивали ногами жида-торговца, вся вина которого заключалась в том, что он был еврей — граф Ежи разжился дневной выручкой и несколькими яичными булками, и умудрился унести ноги, пока остальные не догадались, что лишились обычного куша с лавки.

Пробежав больше квартала, он спрятался в каком-то дворе, где было тихо. Пересчитал "выручку" — получилось неплохо, пятьдесят рублей с копейками в злотых, самое главное была мелочь. Прямо там съел одну из прихваченных булок, давясь и ничем не запивая, только чтобы утолить голод. Деньги рассовал по карманам — в ДПЗ тюремные робы не выдавали и он был в том, в чем его арестовали. Потом уже не торопясь съел еще одну булку — и только тогда почувствовал, что насытился. Теперь можно было действовать.

Почему то при любых беспорядках первыми страдают общественные телефонные кабины — вандалам и анархистам очень нравится их ломать и вырывать трубки. Ему пришлось пройти не один квартал, прежде чем он нашел целую — все это время он присматривался к тому, что происходит на улицах. Количество людей не увеличивалось — а вот оружия на руках становилось больше буквально с каждым часом. В городе продолжали стрелять.

Закрывшись в телефонной будке, он подкормил аппарат монетами и набрал первый номер, сотовый — трубка отозвалась противными гудками. Значит, Елена либо выключила аппарат, либо его потеряла, либо…

Что "либо" — думать не хотелось.

Второй номер — номер кабинета отца. Не отвечает вообще. Номер дежурного штаба округа. Ответа нет.

А вот это уже серьезно. Отца может не быть на месте — но дежурный по штабу военного округа должен быть на месте, даже если небо падает на землю.

Покопавшись в памяти, граф Ежи скормил автомату еще несколько монет и набрал санкт-петербургский номер. Как и любой младший офицер Гвардии он должен был быть готовым к действиям в чрезвычайной ситуации и знал с кем и как выходить на связь, если ты оказался во враждебном окружении и оторвался от своего полка. Гвардия в государстве была — совсем не для того, чтобы на парадах красиво дефилировать.

Ответили после десятого гудка — так и должно было быть, это сделано для того, чтобы если кто-то набрал этот номер случайно — то положил бы трубку

— Слушаю вас? — раздался нейтральный, возможно даже принадлежащий роботу-автоответчику голос

— Личный номер один-два-пять-семь-один-девять-семь-три, проверьте — сказал граф Ежи, четко проговаривая каждую цифру

Разговор прервался, в телефонной трубке заиграла знакомая мелодия "Боже, царя храни". Звуки этого величественного и патриотичного гимна для каждого русского и того кто считал себя русским были опорой и поддержкой, даже если мир вокруг распадался на куски. Это было напоминанием о том, что Держава — существует, и она — защитит. Каждого.