Запоздалые истины - Станислав Родионов

В передней полыхнул лисий чуб Леденцова. Он ворвался в квартиру и свирепо уставился на открывшую ему хозяйку.

— Дурак, — обидчиво сказала Дарья и скрылась в комнате.

Тогда он побежал в глубину коридора к сцепившимся телам, сразу оценив результаты борьбы.

— Подай-ка вон там кусок веревки, — попросил Петельников.

Леденцов подал, разглядывая Сосика.

— Товарищ капитан, почему у слова «бешеный» одно «н»?

— А сколько нужно?

— Минимум три. Человек же бешеннный!

У Сосика губы двигались так, что их нервная сила передавалась всему лицу.

— Сзади нападать легче, верно? — спросил его Леденцов.

— Тебя-то и спереди отделаю, — огрызнулся Сосик.

— Теперь ты уже никого не отделаешь, — внушительно разъяснил ему лейтенант.

— Это главарь? — спросил высоченный и широченный парнишка, в котором Петельников узнал Мишу Ефременко.

— Да, это главарь.

— Нет, не главарь, — бросила сердитая Дарья, выбежав в переднюю.

Дверь в комнату осталась распахнутой. У телевизора с черепом стояла Вика-«школьница» и спокойно курила.

22

Леденцов перевернул страницу очередного детектива и прочел:

«С каким удовольствием он проехался бы по его роже землечерпалкой, чтобы тот не воображал себя таким красавцем».

Перед его глазами непрошено забелело лицо Сосика. Надменное в баре, перекошенное в Дарьиной квартире, слезливое в кабинете следователя...

Леденцов уткнул взгляд в раскрытую книгу:

«Прожженная моим взглядом, она запылала, как четыре ведьмы!»

И опять привиделось непрошеное: теперь пустое лицо Вики-«школьницы» с голубоватыми, полупрозрачными глазами...

В передней заворчал телефон.

— Боря, тебя! — крикнула мама.

Он с удовольствием оторвался от злополучного доклада.

— Леденцов на приеме!

— Боря, это я, Наташа...

— Какая такая Наташа? — ненатурально удивился он, не скрывая этой ненатуральности.

— Наташа. Из Политехнического. Та самая...

— Здравствуйте, Наташа, — осторожным голосом, словно говорил с больной, поздоровался он. и умолк.

Молчала и Наташа, надеясь на его рыцарство. Но Леденцов затянувшуюся паузу перетерпел.

— Боря... хотите встретиться?

— Конечно, хочу, — шумно обрадовался он.

— Когда?

— Хочу, но не могу.

— Все... работа?

— Не-ет. У меня, Наташа, расстройство желудка.

— Расстройство?

— Извините за выражение, живот пучит и так далее. Наташа, вы догадываетесь, что я имею в виду под выражением «так далее»?

Трубка запищала. Леденцов сожалеюще положил ее на рычажки — ему хотелось развить тему о пучении живота.

Прощать можно, прощать нужно. Но не предательство же.

Он вернулся в свою комнату и опять сел за детективы. Если доклад он не кончит, то в райотделе его заедят насмешками. Вчера начальник, седой полковник, остановил в коридоре и попросил процитировать что-нибудь этакое. Даже в управлении прознали, что пишется доклад века...

За спиной он услышал шаги — так тихо ходят только матери. Она села на диван, сбоку, чтобы беззвучно смотреть на его насупленный профиль. Леденцов опять с готовностью отклеился от детектива.

— Боря, хочу с тобой поговорить...

— О пользе супа?

— Боря, твой дед был известным химиком...

— Отец был известным геохимиком, а ты известный биохимик.

— Да, а ты никому не известный милиционер.

— Неправда, мама. Шпане моего района я хорошо известен, как, скажем, Альберт Эйнштейн хорошо известен физикам.

Ее красивое лицо, наверное волевое в деле, сейчас было обессилено материнской заботой. Каштановые волосы, завернутые в вольную копну, делали ее такой домашней, что мысль об известном биохимике никому бы не пришла в голову.

— Боря, ты достаточно поболтался в этом розыске. Пора выбрать в жизни главное направление.

— Мама, а я люблю все второстепенное.

— То есть?

— Например, поет солист. А мне нравится не он, а его безголосые подпевалы.

— Дурачишься?

— Мне нравятся не красавицы, а их подружки. Пельмени люблю не домашние, а казенные, где мяса поменьше...

— Боря, — перебила она. — Твой отец в твоем возрасте уже защитил кандидатскую.

— Мам, не хочу я тратить время на чепуху.

— Не болтай. На количество кандидатов тоже существуют планы.

— А капитан Петельников говорит, что стране нужны не кандидаты, а мясо, нефть, древесина...

— Твой капитан не понимает, что, чем больше кандидатов, тем в конечном счете больше нефти и древесины.

— В такой расклад он не верит, мама.

Ее моложавое лицо не то чтобы омрачилось, а почти невидимо потеряло свою здоровую чистоту, словно окунулось в пыльную тучку. Так бывало всегда при упоминании имени Петельникова. Ее сердце не могло смириться с чужим влиянием на сына, которое оказалось сильнее материнского. И кто влияет — не ученый, не писатель, не артист... Милиционер, капитан.

Леденцов положил руку на ее плечо, припорошенное волосами, которые не уместились в вольную копну.

— Мам, у Петельникова все как...

— У тебя, — досказала она.

— Нет, у меня не так.

— Почти как у тебя.

— Совсем не как у меня.

— Хорошо, почти как не у тебя, — усмехнулась она устало.

— Мам, он работает, как слон.

— Многие так работают.

— Он ничего не боится.

— Смотрите, какой...

— Он выполнит любое задание. На него можно положиться, как на себя нельзя...

— Ну уж!

— Мам, он собирает доски по свалкам.

— Зачем?

— Квартиру отстраивает.

Последний довод неожиданно перевесил все остальные. Она задумчиво смотрела на сына, дружившего со столь странным человеком. А сын улыбался, уверенный в своей, все-таки непонятной для нее правоте.

— Он супермен какой-то, — решила она.

— Супермен, мама, старается для себя.

— А твой капитан?

— А Петельников... для граждан микрорайона.

Леденцов нервно глянул на книжно-бумажный ворох, в котором зрел и никак не мог созреть его доклад.

— Пиши-пиши, — сказала она и встала, так и не кончив вечного их разговора.

Инспектор опустил взгляд на ждущую страницу.

«Мэри стояла в дверях в голубом пеньюаре, который распахнулся ровно на столько, на сколько нужно. Все это было бы неплохо, если бы в руках она не держала кольт тридцать восьмого калибра...»

КАМЕНЬ

В кабинет его несло какой-то приятной силой.

Ни допросов, ни очных ставок, ни обвинительных заключений, ни подпирающих сроков... Свободный день после дежурства, его день. «Хочешь быть свободным — носи дешевые костюмы». Кто это сказал? Неважно, он тоже может сказать. Допустим, так: свобода состоит не в том, чтобы ничего не делать, а в том, чтобы делать с охотой. Невнятно, но афористично. Кстати, на нем восьмидесятирублевый костюм цвета жухлого слона, если только бывают такие слоны. Свободный день не от дешевого ли костюма, жухлого?

Он шел быстро, вдыхая морозный и колкий воздух, — как пил охлажденное шампанское. Крупный снег падал так редко и равномерно, что казался нескончаемой сеткой, которая никак не может опуститься на город. Рябинин даже пробовал проскочить меж снежинок. И все-таки в прокуратуру он пришел запорошенный, как очкастый Дед Мороз.

Кабинет встретил его припасенной тишиной, словно догадался о настроении хозяина, — никто не ждал в коридоре, под дверь не было сунуто никаких обязывающих записок, не звонил телефон. Рябинин снял пальто и нетерпеливо потер руки...

Давно, когда он только начинал работать в прокуратуре, старый, седой и издерганный следователь порекомендовал собирать собственные обвинительные заключения. Рябинин к совету прислушался. Но эти обвинительные высекли собирательский зуд ко всему, что касалось преступности. Он записывал интересные уголовные случаи, вырезал статьи о криминальных происшествиях, конспектировал описание судебных процессов. Затем пошла криминальная психология — загадочная и разнообразная, как человеческий дух. И однажды во время допроса Рябинин поймал себя на непроизвольном действии — на клочке бумаги, потихоньку от свидетеля, он быстро чиркнул пришедшую мысль. Так и пошло. Теперь он не давал летучим мыслям растворяться там, где они растворялись до сих пор — в духовном небытии. Заслонившись от вызванных — даже на очной ставке, — Рябинин писал стремительно, точно клевал бумагу шариковой ручкой; писал не буквами, а какими-то символами, которые потом не всегда и понимал. Этих бумажек скопилась щекастая папка. Ее он и взял из сейфа, обманув надежды других папок и папочек, стопок бумаг и стопочек бумажек.

Рябинин сел за стол, предвкушая радость от дешифровки этих мыслей. Конечно, много глупости; конечно, много банальности... Да ведь и крупицы золота тоже моют в пустом песке. В конце концов, свобода состоит не в том, чтобы ничего не делать, а в том, чтобы делать с охотой...