Токио - Мо Хайдер

«Куда ты положил это, Джейсон? Куда? Откуда начать поиски?»

Я скорчилась в дверном проеме, сжимая в руке свечу. Зубы стучали. Из комнаты Джейсона доносились приглушенные удары.

Я не хотела представлять себе, какие болезненные маневры он сейчас совершает. «Нет. Не в твоей комнате, Джейсон. Это слишком просто». Фонарь освещал другие молчаливые двери. Я направила свет на кладовку рядом со своей комнатой. Даже если у тебя нет карты, нет подсказки, ты все равно должна с чего-то начать. Неуклюже согнувшись, я прокралась к двери и, стараясь не шуметь, стала ее потихоньку отодвигать. Заглянула внутрь. В комнате царил хаос. Медсестра и чампира перевернули здесь все, разорвали футоны, раскидали сложенный в стопки изъеденный молью шелк, здесь валялась черно-белая фотография в рамке, а на ней, под разбитым стеклом, — пожилая женщина в кимоно. Я присела посередине комнаты и начала перебирать вещи — рисоварка, пожелтевшая коробка с шелковым обиnote 86, бывшим когда-то серебряным и голубым, а теперь покрывшимся коричневыми пятнами. Моль тоже здесь потрудилась. Когда я дотронулась до него, он развалился у меня в руке, и полупрозрачные шелковые хлопья разлетелись, как мотыльки, поднялись облачком в холодный воздух.

Я проверила все. Тревога усиливалась, одежда промокла от пота. Я почти завершила осмотр, когда что-то заставило меня остановиться и поднять глаза. По потолку заходил свет от автомобильных фар.

Меня охватил страх. Я выключила фонарик, сунула его карман и положила пальцы на пол, встав в позу бегуна на старте. Я прислушивалась и пыталась догадаться, что в данный момент происходит в переулке. Лучи спустились по стене, быстро прочертили прямую линию, словно следящий прожектор. Наступила долгая пауза. Затем я услышала, как водитель неизвестного автомобиля переключил скорость и отъехал. В окне отразились огни фар, сверкнул оранжевый индикатор. Автомобиль остановился в снегу в ожидании левого поворота на улицу Васэда. Я закрыла глаза и, сидя на корточках, прижалась к стене.

— Боже мой, Джейсон, — пробормотала я, прижимая ко лбу пальцы. — Похоже, меня убьют.

Бесполезно искать вслепую. Медсестра прошлась по всем комнатам и ничего не нашла. Почему же мне это удастся? Но я умна и настроена решительно. Я должна придумать, как пройти сквозь стены и потолки. Нужно заглянуть туда, куда она не смотрела. «Пытайся, — думала я, прижав пальцы к векам. — Посмотри на дом другими глазами. Посмотри глазами Джейсона». Каким он видел дом прошлой ночью? О чем думал? На что упал его взгляд, когда вчера он вернулся?

В моем воображении возник дом. Я видела его насквозь, видела балки и трубы, плинтусы и проводку. Видела окна. Окна. Мое внимание привлекли окна в галерее. Они словно бы говорили: «Вспомни Джейсона прошлой ночью. Вспомни, как он стоял возле твоей комнаты». Мы поссорились. А потом? Он пошел прочь. Был зол и пьян, стучал по всем ставням. Остановился у окна, глядя в сад. Одно из окон было открыто, когда я вышла из своей комнаты, и он стоял там, курил. Потом повернулся, пошел к себе и стал складывать вещи…

Я открыла глаза. Увидела, как в саду метет снег. Кругом бело, к одной из ветвей примерз пластиковый мешок. Я снова вернулась к воспоминаниям. Итак, Джейсон стоял у окна, держал то, что украл, и…

Я ясно представила его — вот он открывает окно, заносит назад руку и бросает мешок в ветреную ночь. Мешок полетел, крутясь на ветру, и повис на ветке. Там он и остался, согнутый и примерзший. «Ох, Джейсон», — подумала я, развернулась на коленях н уставилась на мешок. Конечно. Я знаю, где это. В мешке.

Я вскочила, подбежала к окну, взялась за раму, но тут послышался стук открываемой входной двери.

55

Нанкин, 21 декабря 1937 (девятнадцатый день одиннадцатого месяца)

В Нанкине ничто не движется, за исключением снежных облаков. Все — каждый ручей, каждое дерево — изнурено японской зимой и кажется вялым и нежизнеспособным. Даже Янцзы, река с норовом дракона, неподвижно загнивает под тяжестью сотен тысяч тел. Тем не менее я делаю в своем дневнике еще одну запись, на что и не надеялся. Стоит яркий полдень, а вокруг все уже кончено. Воистину это чудо — видеть, как моя рука, коричневая и сильная, выводит жидкими чернилами строки на бумаге. Я кладу руку под куртку и сам не верю, что мое сердце до сих пор бьется в груди.

Шуджин положила в тележку скатерть, в которую завернула палочки для еды, несколько ложек, ножи. В маленькую сандаловую шкатулку положила деньги, а для ребенка — черный браслет со свисающим с него изображением Будды. Я уговаривал ее не брать красные яйца.

— Шуджин, — сказал я ласково, — не будет злых духов или оборотней.

Она не ответила, но вынула яйца из мешка и принесла их в нашу спальню и разложила на стеганом одеяле. Так они и улеглись в маленьком гнезде на кровати в ожидании нашего возвращения домой.

— Как ты? — спросил я, озабоченно взглядывая на ее бледное лицо, когда она спустилась вниз. — Хорошо себя чувствуешь?

Она молча кивнула и натянула перчатки. На ней было несколько слоев одежды: два обычных чонсамаnote 87, под ними — шерстяные брюки, на ногах меховые ботинки. Лица мы вымазали сажей, к груди прикрепили таблички беженцев. Возле двери остановились, посмотрели друг на друга. В таком виде мы были похожи на незнакомцев. Я сделал глубокий вдох и сказал:

— Ну что ж, пора.

— Да, — кивнула она с серьезным видом. — Пора. Падал легкий снег. Яркая луна освещала весело танцующие снежинки. Мы дошли до Чжонцзян и остановились. Без старой лошади Лю Рунде, хорошо знавшего дорогу, я чувствовал себя неуверенно. В ста ярдах от нас лежала на спине собака. Она раздулась, ее ноги широко раздвинулись, и казалось, что в снегу лежит опрокинутая табуретка. С тех пор как я был здесь последний раз, сожгли два дома, но в снегу не было следов, и улица выглядела покинутой. Я не знал, как Лю планировал пройти через ворота Тайпин, и интуиция мне ничего не подсказывала. В перчатке я держал прядь его волос. Волосы прикрывали ожог на моей ладони.

— Сюда, — сказал я, старясь говорить уверенно, и поднял воротник куртки, защищая уши от снега. — Да, сюда. Мы правильно идем.

Шли молча. Пурпурная гора, прекрасная и ужасная, вздымалась к звездам. На улицах никого не было, и все-таки каждый угол вызывал у нас подозрение. Шли медленно, прижимаясь к стенам, в любой момент готовы были бросить тележку и нырнуть в щели между домами. Шуджин не говорила ни слова, и долгое время все, что я слышал, были наши шаги да стук моего сердца. Однажды на расстоянии услышали грохот грузовика на дороге Чжон-цзян, но только когда приблизились к озерам Хунцзэху, увидели первого человека — это был старик, он с трудом шел в нашу сторону, нес на бамбуковом коромысле две тяжелые корзины. В каждой корзине сидел спящий ребенок, руки свешивались наружу, снег ложился на головы. Старик не обратил на нас внимания — не моргнул, не кивнул, а продолжал идти. Когда он поравнялся с нами, мы увидели, что старик плачет.

Шуджин остановилась.

— Здравствуйте, господин, — прошептала она. — У вас все в порядке?

Он не ответил, не замедлил шага, не взглянул на нее.

— Здравствуйте, — повторила она. — А с детишками все ли в порядке?

Старик продолжал брести по дороге, словно глухой. Его глаза были устремлены куда-то в пространство.

— Здравствуйте! — сказала она громко. — Вы меня слышите? Что с детьми?

— Тсс! — Я взял ее за руку и потянул в сторону, испугавшись, что она слишком громко заговорила. — Пойдем.

Старик исчез за пеленой снега. Мы стояли, прижавшись к двери какого-то дома, представляли, как он, шатаясь, несет свой груз.

— Я хотела узнать, как чувствуют себя малыши, — пробормотала Шуджин.

— Знаю, знаю.

Мы оба молчали, стараясь не встречаться глазами, потому что, глядя вслед старику, узнали ответ. Один малыш спал, а другой мальчик, что был в правой корзине, уже не спал. Ребенок был мертв. Это было ясно с первого взгляда.

Настала полночь. Мы крались по переулку мимо военной академии. Я хорошо знал этот район: ходил по нему в студенческое время. Мы были рядом с крепостной стеной. В заброшенном доме я нашел сундук, забрался на него, посмотрел в промежуток между обгорелыми домами и разглядел ворота Тайпин.

Я приложил палец к губам и чуть подался вперед, пока не увидел протянувшуюся на двести ярдов стену. Лю был прав: стена пострадала во время обстрела, и в некоторых местах были проломы. Рядом лежали груды кирпича и мусора. Возле ворот стояли двое охранников в фуражках цвета хаки. Их прямые фигуры освещали армейские лампы, повешенные на мешках с песком. За ними, с внешней стороны стены, стоял японский танк, а на нем флаг, запачканный пеплом.

Я слез с сундука.

— Пойдем на север. — Я отряхнул перчатки и указал рукой за дома. — Туда. Найдем брешь в стене.