Бриллиант в мешке - Юлия Винер

Оба приговора ни обжалованию, ни отмене не подлежат (аборты, судя по всему, тоже скоро везде прикроют), конкретные сроки неизвестны, поэтому я всегда считал, что всякие там размышления на тему о смерти – пустое дело. Смерть, она ведь что такое? Совершенно незначительный отрезок времени, неизмеримо малая величина между тем моментом, когда ты еще ты, и тем, когда вместо тебя хороший кусок удобрения. И что об этом размышлять? Ничего интересного не вымыслишь.

Живи, пока живется, и все тут. Как гласила присказка на прежней родине, мы пить будем и гулять будем, а смерть придет, помирать будем.

И сюда же относится так называемый страх смерти. К себе лично я пока эту тему не применяю, считаю, что рано. Вот умирание – это другое дело, особенно если длинное, тут будет о чем подумать и как с ним справиться. Но к смерти оно отношения не имеет, а исключительно все к той же жизни, его ведь тоже надо пережить. Его я, конечно, боюсь и пока стараюсь не думать. Когда подойдет время, буду, конечно, мучиться и не хотеть, и как поведу себя, не известно. Наверное, как подавляющее большинство, то есть не слишком красиво.

Что же касается смерти окружающих, то в детстве, например, я ужасно боялся, чтоб мать не умерла. Мне казалось, что если вдруг умрет, то это будет просто конец всему. Мать – это единственное, что всегда было при мне и всегда должно быть. Как это – жить, если ее вдруг не станет?

Она всегда очень тихо спала, и я даже по ночам вставал иногда, проверял, дышит ли. Она раз увидела и очень растроганно восприняла, думала, бедная, это я от большой любви к ней (так-то я ей особой любви не показывал, у нас это вообще было не в ходу). Прижимала меня и целовала, что тоже была редкость. Обещала, что не умрет, но я все равно боялся и проверял иногда. И что же? Подошло время, и уехал от нее спокойно, хотя знал, что старая и что, скорее всего, умрет в мое отсутствие. Вот уж два года, как ее нет, а я даже и вспоминаю редко. Нарочно стараюсь вспоминать пореже, берегу себя, и вполне успешно. Конца света не произошло.

Таково естественное развитие жизни, и что мы думаем любовь, это чаще всего зависимость и забота о собственном эгоизме.

Поэтому за детей, например, я уже так сильно не беспокоился, что умрут. В чем дело, уход за ними всегда был прекрасный, питание нормальное, болезней особых они не проявляли. Конечно, приходится принимать в расчет теракты и несчастные случаи, но от этого не убережешься.

А уж за Татьяну я в этом отношении вообще всегда был спокоен. Даже мысли такой не приходило. Возрастом она даже моложе меня, хотя и ненамного, здоровья там – мешками таскай, характер не нервный, работа неопасная. Был спокоен, что еще меня переживет, но это тоже когда еще, и относился по-философски.

А тут стало мне совсем не до философии.

2

Когда Ирис из больницы позвонила, то первая моя мысль была… никакой вообще мысли не было. Один только жуткий холод в животе и в груди.

А вторая – как же я туда доеду? Ведь нигде ничего, ни автобуса, ни такси не вызвать, ни попутки не поймать, ничего.

Может, Кармела? Может, не побоится?

Звоню – не отвечает. Почему, почему? Она же не отключается на Йом Кипур! И выйти ей сегодня некуда. Позвонил еще раз – не отвечает. И вспомнил, что она обычно в этот вечер засветло ложится спать для провождения пустого и голодного судного времени. И спать она сильна, затыкает уши затычками, надевает маску на глаза, и ничто ее до утра не разбудит.

Значит, идти пешком?

А что еще придумаешь? И некогда думать.

И пойду. Ходунок по лестнице мне не снести, а без ходунка вряд ли далеко уйду, свалюсь где-нибудь – и хорошо, может, все же подберут и свезут на «скорой».

В груди и животе по-прежнему глыба льда. Ничего не чувствую, только сердце посреди этого льда колотится. И мозги тоже как замороженные, и мысль в них одна: все это из-за тебя, сволочи, из-за твоих проклятых камней. Из-за них Азам появился, а из-за него они туда пошли… Судный день.

И Азам… нет, об этом сейчас не хочу…

А ведь сколько ты раз отделаться собирался! И сам знал, что надо, и разумный человек Йехезкель тебе говорил, что не будет от этого добра. И Танечка… как она подарка твоего брать не хотела, как она тебе ясно сказала – выкинь… но нет, все выжидал чего-то, никак не мог расстаться со своей жадностью. Вон они у тебя до сих пор в стенке сидят, излучают свое зловредное влияние на всю твою жизнь. Ну и дождался.

Лучше поздно, чем слишком поздно. Отпихнул этажерку, отодрал ногтями крышечку, вытащил и сунул в карман. Сейчас же выкину.

Только бы все обошлось, только бы обошлось!

Клянусь, что выкину! Только бы, только…

По лестнице спустился – ничего, уже легче, чем в прошлый раз. Но идти без ходунка, с одной только палкой, совсем проблема. Сгоряча прошел шагов, наверное, сто и чувствую – нет, даже меньше пройду, чем думал. Ну и ладно. Пока могу, буду идти, а там… Остановился передохнуть и тут только вспомнил, надо же Алексею сообщить. Спасибо, мобильник у меня всегда при себе. Дозвонился, сообщил. Надеялся, может, он что придумает.

Но где там! Я всегда знал, что сын у меня слабак, хоть и славный малый. Ох, папа, ох, папа, какой ужас… что же делать, что делать… как добираться… Да еще в самой дальней больнице…

И хорошо, что в самой дальней и самой главной, она лучше оборудована, и больше специалистов. Вон как меня там починили!

Хотя какие сегодня специалисты… небось никого нет, один дежурный врач на целое отделение… неужели в реанимации тоже… да нет, там наверняка есть полный персонал…

Мне надо туда! Скорей! Добиться, чтоб вызвали, кого надо, чтоб сделали все, что можно!

И я пошел, пошел дальше, заковылял чуть не бегом, но что толку, вот уже минут десять иду и едва прошел нашу улицу, а до больницы этих улиц еще… И если свалюсь, так и помочь будет некому, на улице практически ни души. Скоро уже из синагоги обратно пойдут… может, тогда… Хотя улица в этом месте и всегда нелюдная, сейчас и подавно. И синагог поблизости вроде нет…

Решил экономить силы, снизил темп и упорно иду.

Воздух густой-густой, небо душное, низкое, темно-желтого цвета, ни облачка, ни звездочки, и видимость как в тумане, ближние высокие здания видны только до половины, а отдаленные вообще едва намечаются. Но это не туман, а мелкая желтая пыль, говорят, это из Египта несет к нам их плодородную почву, или, как говорится в шутке, земля в обмен на мир…

Про боли я сначала совсем забыл, но в процессе ходьбы сперва нога заявила о себе, а там и все прочие накинулись, как звери. Так и гнет меня к земле, а я даже ни единой таблетки с собой не взял. Даже воды не сообразил захватить, даже не напился перед уходом. А без воды в такую погоду и вовсе не много пройдешь.

Ладно тебе, думаю, Михаил, это тебе только кажется, что не пройдешь. Ириска правильно говорила, избалованный ты. Вспомни, говорю себе, что дети про армию рассказывали, как там солдатики на учениях по шестьдесят километров по дневной жаре бегают. С полной боевой выкладкой. Правда, воду с собой им велено брать, но они все равно незаметно высыхают и некоторые не выдерживают. А ты чего несешь? Себя да мобильничек. Авось так быстро не высохнешь, иди, иди давай. Передышку небольшую сделай и ползи дальше.

А уже совсем темно стало. Вокруг фонарей мутные желтые шары света, а в промежутках темные провалы. Но ничего, иду.

Вдруг началось полное безобразие под ногами. Асфальт расковырян, новые тротуары из булыжничков маленьких мостят, выбоины, барьеры, кучки засохшего цемента на каждом шагу, видимость плохая, я начал спотыкаться. Жутко в спину отдает, и боюсь упасть.

Зря я этой дорогой пошел, можно было иначе, но кто же знал. И зря Ицика с собой не позвал – хотя вряд ли бы его родители отпустили.

Сошел на мостовую, там вроде поровнее. И сперва было ничего, гладко, а дальше все хуже и хуже. Везде все раскопано, трубы, что ли, новые прокладывают. Шел, шел, сейчас, думаю, это кончится, а вместо того забрел я в какой-то загон, слева большой темный механизм, справа загородка, а впереди яма, в последний момент заметил. Стоп. Придется выбираться назад, на тротуар. Столько зря прошел.

Повернулся спиной к свету и совсем ничего не вижу под ногами. Шагнул раз – канавка, другой бы перепрыгнул с легкостью, но не я. Хотел обойти – толстые железные прутья из земли торчат. Шагнул в другую сторону – гора асфальта, даже мягкий еще. Как в ловушку попал.

Сел на штабель чего-то, и хоть плачь.

Ладно, говорю себе, нечего. Плакать будешь в других обстоятельствах. Посиди немного, отдохни и выберешься.

Тут мой телефончик запищал. Алексей.

– Папа, папа, где ты, тебя нет дома!

– Факт, что нету.

– Где ты, папа?

– По пути в больницу. А ты где?

– Я тоже по пути. Иду пешком. А ты как?

– И я пешком.

– Ты с ума сошел! Тебе же нельзя!

– Я твоего позволения не спрашивал. В больницу звонил? У меня с собой номера нет.

– Папа, не ходи! Возвращайся обратно! Я минут через сорок там буду, все тебе сообщу! Не ходи!