Развод. Не жди прощения - Алиса Роса

лицо в ладони, жадно смотрит в глаза. Замираю в ожидании, хотя уже знаю, что он скажет.

61

— Я люблю тебя, Виктория, — наконец произносит Герман почти шепотом. — Ты меня изменила. Я не могу тебя лишиться. Ты — мой свет. Без тебя моя жизнь снова погрузится во мрак.

Наверное, о таком мечтает каждая девушка. И я верю Герману. Хочу простить. Хочу ответить взаимностью. Нет человека, которому, кроме прочего, я была бы настолько же благодарна. Но я молчу, размышляя, как поступить.

— Я совершил ошибку. Каюсь. Как мне доказать тебе, что это все — досадное недоразумение? — спрашивает он. — Хочешь, я при тебе сожгу наш контракт? Чтобы даже бумажки этой не было!

— Ты его уже расторг, Герман, этого достаточно, — отвечаю прямо и спокойно. — Я смогу остаться только в одном случае. Если мы договоримся.

— О чем же? — в его глазах зажигается живой интерес.

Он и правда готов идти на уступки? Я не верю, что передо мной тот Герман, которого я знала до этого.

— Мне нужна кристальная честность, — произношу с расстановкой. — Больше никаких недоговорок. Без доверия ничего не получится.

Герман коротко кивает, смотрит в сторону, точно задумался, а потом выговаривает:

— Справедливо, — поднимает на меня прямой взгляд. — Кристальная честность. Я согласен.

— И… тот человек на вечере сказал: «сказочки для рухляди», — мой голос против воли твердеет. — Я потратила силы и время, чтобы собрать историческую справку о мебели, которую трепетно люблю. А твои друзья называют ее рухлядью, а мою работу сказочками.

Герман меняется в лице. Взгляд становится свирепым.

— Скажи мне, о ком речь, — выговаривает отрывисто. — Я с ним потолкую.

— Не надо ни с кем толковать, Герман, — отвечаю устало. — Приятно, конечно, что ты снова готов вступиться за мои интересы, но мне нужно другое. Я не хочу знать никого из твоей тусовки. Их общество мне противно. Кем бы ты меня ни называл, я не хочу больше сиять для этих людей. Это понятно?

— Принимаю это условие, принимаю все. Если есть еще, выдвигай, — Герман произносит это почти азартно. Всячески демонстрируя, что готов идти на любые уступки.

— Пока не придумала, — шутливо бурчу, опуская голову. — Как только появятся, я дам тебе знать. А со своей стороны… — собираюсь тоже пообещать больше не хитрить, но Герман не дает мне договорить.

Подается вперед и целует меня. Обнимает, прижимает к себе. В этом поцелуе есть страсть, но нет секса. Я не ощущаю возбуждения Германа, только тепло. И облегчение. Рядом с ним, в его объятиях я отчетливо чувствую себя любимой, и мне уже непонятно, как я могла обвинять его в желании подставить меня. Это нонсенс и не укладывается в голове.

Через некоторое время разрываю поцелуй и заглядываю Герману в глаза.

— А тебе самому не страшно попасть в тюрьму за отмывание денег? — спрашиваю недоверчиво. — Вдруг найдутся люди, которые захотят «проверить» твой салон?

— Если такие люди найдутся, антикварный салон будет меньшая из моих проблем, красавица, — Герман берет меня за плечи и произносит с горечью в голосе. — Ко мне обращаются такие люди, которые ни за что не позволят этому вскрыться. У Тимура, по сравнению со мной, был детский сад.

По коже бегут мурашки. Похоже, я зря наговорила гадостей. Никто и никогда не захочет докопаться до бизнеса Германа. Покровители этого не позволят. Но это же имеет и обратную сторону. Просто так выйти из такого круговорота денег и влияния тоже не получится.

— Теперь ты понимаешь, почему я не смог отказаться от договоренностей? — наконец спрашивает Герман. — Я не могу это изменить или исправить. Салон будет мыть деньги, но точно без твоего участия.

Наверное, это справедливо. Такой расклад меня устроит, но…

— Я клятвенно заверяю, что у меня больше от тебя никаких секретов, — Герман произносит торжественно. — Никаких недоговорок. Никаких тайн. Ты получишь ответы на любые вопросы.

— Как ты ушел с вечера? — почему-то именно этот вопрос приходит на ум. — Это не сорвет мероприятие?

— Поручил закончить Сане, — бросает Герман. — Нехорошо, конечно, но я лучше лишусь этого салона и поразгребаю дерьмо какое-то время, чем тебя и буду разгребать дерьмо всю оставшуюся жизнь.

На сердце теплеет. Лестно слышать, что я оказалась Герману важнее, чем салон. Он готов им пожертвовать, хотя это и выльется в неприятности. Но мне не нужны жертвы. Я не приемлю насилия. И я не хочу ему проблем.

— Возвращайся на свое мероприятие, Герман, — произношу тихо, хотя всей душой хочу, чтобы он остался сейчас со мной, — не порти к себе отношение.

— Не-а, я никуда не уеду. Точно не сегодня, — выговаривает он и хитро улыбается. — А то вдруг ты сбежишь? Что я буду делать? В Спортлото писать?

— Я не сбегу, — кладу руки ему на грудь, поднимаю взгляд, вглядываюсь в глубокие карие глаза. — Я тоже люблю тебя, Герман.

Губы Германа подрагивают в легкой улыбке, а затем он обхватывает меня руками и крепко прижимает к себе. Так крепко, что кажется, вот-вот задушит.

— Сломаешь меня, медведь! — сиплю, пытаясь выбраться из крепких объятий.

— Я счастлив, что мы все решили, — шепчет он мне на ухо и разжимает руки. — По бокалу вина? С сыром. Под приятную музыку? Пусть этот вечер станет только нашим?

Соглашаюсь. Я тоже счастлива.

Мы до ночи сидим в гостиной, выпиваем и беседуем. Передо мной предстает другой Герман. Остроумный, обходительный, легкий в общении. Я окончательно убеждаюсь, что за его суровой брутальной внешностью и жесткими повадками скрывается чувствующий и нежный мужчина. Но он привык носить броню и ревностно охранять свой внутренний мир.

Герман всерьез предлагает мне подумать насчет собственного бизнеса. Я отвечаю, что, наверное, больше склоняюсь к фарфору и нумизматике. Не хочется больше заниматься мебелью, а знаний по статуэткам, куклам и монетам мне хватит, чтобы этим успешно торговать.

На правах эпилога

К моему удивлению в тот вечер Герман не шутил и не бросал слова на ветер. Он на следующий же день поручил Саше найти помещение и отремонтировать его. Но об этом я узнала, когда его помощник привел меня в небольшой уже полностью готовый к работе магазинчик недалеко от Арбата.

Все это время Герман ночевал дома каждый день. Вообще перестал уезжать в длительные командировки, невольно создавая у меня ощущение семьи. Он ни в чем не солгал, с тех пор я не услышала в свой адрес ни единой угрозы и даже стального тона. Поразительно, насколько, оказывается, Герман умеет быть мягким и как тщательно это скрывал.

А спустя