Как крестьян делали отсталыми: Сельскохозяйственные кооперативы и аграрный вопрос в России 1861–1914 - Коцонис Янни

Но артели, вытеснившие частные предприятия, не восстановили общинного производства, а агенты сознательно избегали общинных институтов при созыве собраний будущих членов кооператива. В некоторых случаях артели даже вытесняли сначала общинные, а не частные предприятия[406]. Макаров не упустил случая пофилософствовать по поводу развала общинного образа жизни, но ничуть не сожалел об этом: открытие рынку ранее закрытых деревень и разрушение ручной экономики новыми технологиями — это изменения, которые так или иначе должны произойти, а при помощи кооперации они совершатся более рационально, организованно и постепенно[407].

3. Политика легитимности в деревне и пределы сопротивления

Многочисленные писания о «консолидации производителей», перечисление побед кооперативного движения над «неразумностью», «эксплуатацией» и принципом сословности вызывали гораздо больше сомнений, чем казалось на первый взгляд. Ведь многие авторы за описанием помощи, предоставляемой «крестьянам» и «поселянам», упускали тот факт, что объектом новой политики были те же люди, так что появление кооперативов означало исключение некоторых групп в деревне из процесса реорганизации «трудового» крестьянства (как профессиональной категории) и отторжение отдельных сельских жителей от новой кооперативной общности. Часть крестьян издавна занималась торговлей и ростовщичеством, но применение к ним новых социально-экономических категорий с новыми смысловыми значениями и новых законов гарантированно превращало торгующего крестьянина в «торговца» и оставляло его за бортом новых сельских учреждений. Определение «кулак» было скорее оскорбительной кличкой, чем исчислимой категорией; ею охотно пользовались как крестьяне, так и не-крестьяне. Это прозвище легко можно было применить не только к ростовщику, лавочнику или просто зажиточному поселянину, но также и к любому лицу в деревне, которое подвергалось культурной делегитимизации как «сильное» и «влиятельное»[408]. В итоге попытка действовать в обход сословных институтов и деревенских властей могла порою вести к прямому столкновению с местным сообществом и его выборными властями. Внедрение в деревенскую жизнь новых понятий и категорий в новом институционном контексте провоцировало столкновения по поводу представительства на местном уровне, тем более что осмысление этих категорий могло быть произвольным и сопровождалось появлением в конкретном селе кооператива, инспектора и немалых денежных сумм.

Итак, кооперативы помогали «крестьянству». Но при этом вопрос о том, что значит быть крестьянином, вставал с учреждением кооператива в любом селе, и его жители вместе с профессионалами вовлекались в сложный поиск ответа на него. Распределение властных полномочий в этом взаимодействии было далеко не равным. Инспекторы в качестве представителей государственной власти нередко прибегали к административному принуждению, включая закрытие того или иного учреждения, удаление всех или некоторых членов правления, а то и конкретных членов кооператива; такой административный ресурс использовался как само собой разумеющееся, естественное право. Крайним средством, которым могли воспользоваться инспекторы, был вызов полиции, что они регулярно и делали. Кроме того, в любом случае у инспектора под рукой всегда была ссуда размером от 1500 до 2000 руб., и именно он практически единолично решал — дать ее кооперативу, придержать или вообще отменить. Это предоставляло местному агенту право навешивать ярлыки, а крестьян вынуждало заботиться о том, какого именно ярлыка они удостоятся. А поскольку термины «крестьянин», «батрак», «кулак», «торговец», «богатый» и «бедный» были хорошо известны в русской деревне, у самих селян теперь появились достаточные основания для того, чтобы использовать предложенные профессионалом особые значения этих терминов с выгодой для себя и активно пользоваться ими в его присутствии. В конце концов, именно присутствие специалистов позволило зафиксировать сам процесс этого взаимодействия.

Категории и термины начинали работать, когда группа селян обращалась за уставом и ссудой для нового кредитного кооператива, а также когда уже существовавший кооператив обращался за новыми ссудами или во время проверок кооперативных учреждений. В таких случаях инспектор по мелкому кредиту при местном отделении Государственного банка отправлялся выяснять обстоятельства дела на месте, и его отчет рассматривался Губернским комитетом по мелкому кредиту, состоявшим из представителей земств и местных отделений государственных учреждений[409]. Обычно инспекторы неформально согласовывали действия с местным государственным и земским агрономическим персоналом и координировали свою работу с кооперативами посредством экономических и сельскохозяйственных совещаний на уездном и губернском уровнях[410]. Полномочия агронома не были обозначены столь же четко, как инспекторские, но как агенты учреждения-кредитора (министерства или земства) на местах они имели право присутствовать и вмешиваться в работу собраний членов кооператива[411].

Большая часть сохранившихся отчетов[412] представляет собой заполненные инспекторами бланки, в которых уже заранее содержались категории для классификации масс населения, с которыми инспекторы имели дело. Предполагалось, что категоризация должна помочь им разделить население по следующим параметрам: сословная принадлежность заявителей, род их занятий, владение землей и домашним скотом, наличие доходов и источников дохода и грамотность. Сами по себе эти данные не определяли решения, принимаемого инспектором, поскольку закон и инструкции требовали только того, чтобы хозяйства были «производительными» и «трудовыми». На практике же можно было по-разному истолковывать одну и ту же информацию и выводить из нее противоположные рекомендации. Некоторые инспекторы использовали для определения того, были ли кандидаты в члены кооператива «производительными», оценку недвижимости: безземельность они понимали так, что некоторые члены получали доход со стороны и таким образом являлись торговцами или ростовщиками. Для других безземельность крестьян означала, что будущие члены кооператива слишком бедны для производительного труда и растратят ссуды впустую. Для третьих она предполагала бедность и, таким образом, служила основанием для открытия кооператива (так как кооперативы, с их точки зрения, были предназначены именно для того, чтобы помочь «экономически слабейшему элементу»), в то время как слишком большое количество земли было признаком богатства и могло стать причиной отклонения ходатайства об учреждении товарищества. Грамотность также использовалась непоследовательно: низкий уровень грамотности мог означать, что «темные» крестьяне нуждаются в кооперативах для организации самопомощи; что они слишком невежественны, чтобы доверить им работу в кооперативе; или что они сразу подпадут под власть грамотного меньшинства. Произвольность таких решений, думается, уже достаточно ясна. Это лишний раз напоминает нам о важности тщательного изучения конкретных данных, особенно о благосостоянии, в том широком контексте, в котором данная информация выявлялась и использовалась[413].

Более полезными и информативными являются детальные повествовательные отчеты, в которых содержится рекомендация отказать просителям в учреждении кооператива, ибо по форме отчета требовалось, чтобы инспектор объяснил такое свое решение. Важным представляется не то, отклонялись или принимались крестьянские заявления (по официальным данным, они принимались гораздо чаще, чем отклонялись), а мотивировка решения, а также то, что сам процесс говорит нам о концептуализации крестьянства. Подобным же образом по результатам инспекций существующих кооперативов часто требовалось объяснить, почему конкретные люди были удалены из кооператива. Эти отчеты показывают, кто мог, а кто не мог считаться крестьянином, и дают возможность увидеть, как методом исключения конструировалась категория «трудового крестьянства». Благодаря всему этому непоследовательные в других отношениях отчеты оказываются полезны не как беспристрастные свидетельства или окно в мир крестьянского общества и экономики, а как документы, появившиеся в широком контексте споров о легитимности, в которых участвовали как инспекторы, так и просители-крестьяне.