Тайна королевы Елисаветы - Роберт Стивенс

— Мне кажется, моя дорогая, — сказал сэр Гарри (он получил этот титул при короле Иакове за то, что по собственной инициативе устроил облаву на разбойника Румнея, которого его слуга Боттль и убил в рукопашной схватке), — мне следует писать свои мемуары, как это делается обыкновенно во Франции.

Он сидел около окна, а рядом с ним помещалась его жена, леди Анна.

— Но разве ты совершал какие-нибудь подвиги в дни своей юности, Гель? — спросила она, — почему ты мне не сообщил о них?

— Я лично подвигов не совершал, но мне хотелось бы описать, как судьба свела нас с тобой чудесным образом. Подумай только, ведь если бы ты тогда не удержала меня хитростью в этом самом доме, ты наверное стала бы потом рассказывать все подробно Рогеру Барнету, и он немедленно вернулся бы в Флитвуд, и сэр Валентин погиб бы непременно, так как он ведь выехал из своего дома только на десятый день моего отъезда оттуда. Если бы он не спасся, я бы не заслужил благодарности его жены, которая выразилась для меня в таком реальном виде, я не вернулся бы сюда владельцем этого имения, как раз в то время, когда любимая мною девушка оказалась почти на улице, по милости своего достойного брата. Если бы не поединок его с сэром Валентином и не моя странная встреча с королевой и ее поручение, я бы никогда не встретился с тобой, ведь только ради моего сходства с сэром Валентином ты поехала тогда за мной.

Смерть Елисаветы сняла с него обет молчания, но только своей жене он открыл тайну о данном ему когда-то поручении.

— Да, только благодаря тому, что королева все еще была неравнодушна к сэру Валентину, и благодаря тому, что она не хотела выказать свою слабость, как женщина, перед своими подданными, мы сошлись с тобой, мой дорогой. Но, несмотря на это, я считаю, что со стороны королевы это была большая жестокость посылать почти на верную смерть молодого человека, только ради спасения своего самолюбия.

— Ну, милая Анна, бывают случаи, когда женщины, и даже не королевы, дают еще более опасные поручения своим верным вассалам. Я ведь взялся исполнить ее поручение, не требуя за это никакого вознаграждения. Но если я и действовал вполне бескорыстно, судьба все же наградила меня за это косвенным образом: от королевы я не получил никакой благодарности, но зато я обрел тебя, мое сокровище!

— Подожди, Гель, открой-ка окно и крикни Бот-тлю, чтобы он не заставлял бегать так быстро маленького Виля: твой старый слуга положительно портит нам ребенка.

— Да, конечно, он балует его, но зато я спокоен за то, что он любит его, как собственного сына. А знаешь ты, чему он вчера учил мальчика? Он учил его передразнивать Антония Ундервиля, когда тот поет свои псалмы: по-моему к такому старому и заслуженному дворецкому надо относиться с большим уважением.

— Чему бы он ни учил нашего сына, я надеюсь, что из него выйдет такой же храбрый и достойный человек, как его отец, Гель.

— Да, я хотел бы, чтобы наш сын походил также на своего крестного отца — Шекспира. Я думаю, что наши актеры и не узнают мальчугана, когда мы опять вернемся в Лондон; он так вытянулся за последнее время.

— Но ты, кажется, говорила о том вечере, когда ты своими слезами заставила меня остаться в этом доме, несмотря на то, что…

— Ты говорил об этом, а не я, дорогой мой.

— Ты мне никогда не говорила, и я никогда не решался тебя спрашивать об этом, но теперь скажи мне: неужели ты все время притворялась в тот вечер, имевший для меня такие важные последствия?

— Болезнь, конечно, была мнимая; что же касается поцелуев, хотя я и отложила их как раз до такой важной для меня минуты, однако они были вызваны неподдельным чувством. А когда, наконец, твои уста коснулись действительно моих уст, я, кажется, готова была забыть все на свете от счастья. Я теперь понять не могу, как тогда все же отказалась еще от мысли о мщении. Нет, нет, Гель, пожалуйста, не повторяй опять этой сцены, это совершенно лишнее, оставь меня, ты мнешь мне кружево, уйди…