Поиски счастья - Николай Максимов

— Тащи ее! — сорвавшимся от волнения голосом крикнул старик. — Тащи к себе! Она твоя жена по обещанию!

Сын Кочака схватил Энмину в охапку.

— Пеляйме! — жалобно крикнула она со слезами на глазах. — Твой ум отуманило, что ли?

Юноша действительно растерялся. Ведь у него не было на нее никаких прав, кроме права любви, А тут отец и жених — сын шамана…

— А ну, брось! — внезапно вмешался Василий. — Ты что девчонку обижаешь? Видишь, не хочет она идти. — Сильной рукой он отстранил Ранаургина.

Не удержавшись на коленях тот упал, совершенно оторопев от неожиданности.

— Не хочу тебя! Уходи! — кричала Энмина.

— Уходи, — вдруг осмелел Пеляйме, — Здесь я хозяин, — и его рука легла на рукоять охотничьего ножа…

Жених стиснул зубы, что-то промычал. Лицо его густо покраснело: его, Ранаургина, сына Кочака, выгоняют из яранги как собаку. Этого еще никогда не случалось…

— Твой ум склонен на худое, однако. Зачем обижаешь девушку? — Пеляйме еще не смел при всех назвать ее своей невестой.

Бросив гневный взгляд на Устюгова, с руганью и угрозами Ранаургин выполз из спального помещения.

— Ты чужой человек, — сказал отец Энмины Василию. — Ты не должен вмешиваться в нашу жизнь, Энмина — моя дочь, и я — ее отец.

Устюгов ответил:

— Дочь должна слушаться отца.

— Верно. Верно, — старик одобрительно закивал головой. — Идем домой, Энмина.

— Пойду, Домой пойду, отец, — девушка сразу сникла и горько заплакала.

Старик придвинулся к ней, стал гладить ее по плечам.

Пеляйме вышел. Ранаургина нигде не было, Вскоре мимо прошли отец и дочь.

— Мой ум смутился, — вернувшись, оправдывался юноша перед Василием. — Ты — мой тумга-тум. Я помогу тебе перейти на ту сторону.

В ожидании, пока льды заклинят пролив, больше месяца прожил Устюгов у Пеляйме. И почти каждый вечер к ним в ярангу прибегала Энмина.

Наконец, как-то в тихую лунную ночь Пеляйме разбудил Василия:

— Поднимайся! Скорее! Иди. Торопись. Возможно, успеешь.

Он проводил друга до кромки остановившихся сейчас подвижных льдов, простился — и еще долго потом всматривался, как таньг, тумга-тум, растворялся в бирюзовом мареве среди торосов.

«Смелый, Ох, смелый!» — думал про него Пеляйме. Даже он, чукча из Уэнома, не решился бы на такое.

…Как шел Василий через Берингов пролив, сколько дней и ночей, как проваливался в море, спасался, обходил разводья, как начавшийся дрейф стал уносить его на север, — это знает только он.

Обмороженный, с заледеневшей бородой, ввалившимися глазами, лишь к середине февраля он достиг Нома.

— Васенька, родной! — крикнула выбежавшая навстречу в одном платье Наталья.

Дверь в избу осталась открытой, оттуда, как из бани, валил пар.

Василий прижал к обледенелой одежде жену. Запахивая на ходу тулупы, со всех сторон спешили родные и односельчане.

— Уж и не чаяла дождаться, — всхлипывая, причитала Наталья.

— Заждалась она тебя. Совсем, гляди, извелась баба.

— Наталья! Нешто на радостях помирать собралась? Гляди, волосы заиндевели! — зашумела на нее соседка. — А ты не видишь, что ли? — укоризненно бросила она Василию. — Обрадовался, шалый!

Изба едва вместила встречающих.

— Колька-то где?

— В Номе, у трактирщика в услужении.

Отец нахмурился.

— А батя?

— Преставился Игнат, — дед, покачивая головой, перекрестился. — Царствие ему небесное.

Соседи опустили головы, почувствовали, что они тут лишние, и потихоньку начали выходить.

Василий широко открыл глаза, оглядел еще оставшихся, хотел, видно, что-то сказать, но лишь скрипнул зубами — и отвернулся. Еще не известное ему чувство горечи и стыда кольнуло сердце.

— Женку твою хотели снасильничать, — продолжал дед. — Оплошал я малость, не успел второго супостата топором тяпнуть.

Хлопнула еще раз дверь, и в избе остались только свои.

— Кто?

— Известно кто, городские. Кто их узнает! Напакостят и были таковы.

Василий опустился на лавку. Даже неизвестно, кому мстить за отца! И в мыслях не было, что такое ждет его дома.

Все молчали. Каждый думал о своем. Дед и Наталья уже свыклись с потерей. Сейчас им хотелось лишь радоваться возвращению внука и мужа, расспросить об успехах, но они понимали его состояние и не нарушали молчания. А Василий не мог простить себе смерти отца.

— Разденься, Васенька. Обедать станем, Николка не придет до воскресенья.

Пришел отец Савватий — высокий худощавый старик лет шестидесяти, с болезненным лицом.

— Мир дому сему. — Подошел к Василию, перекрестил его, обнял, поцеловал, разделся.

— Садитесь, батюшка! Вот сюда, — указала ему Наталья место под образами.

— Ну, чадо, повествуй о странствиях своих.

Хозяйка достала из-за божницы бутылку самогона, наполнила стаканы, накрыла стол.

— За благополучное прибытие, сын мой! — Савватий выпил, утер рукавом пышные усы и бородищу, — Поутру благодарственный молебен отслужим.

Возвращением Устюгова было нарушено обычное течение жизни всего русского поселения. Подвыпив, родственники и знакомые шли на огонек в его избу.

— Дозволь поздравить, Василий Игнатович, с прибытием. — И сразу несколько бород просунулось в дверь.

Наталья суетилась.

— Раздевайтесь, дядя, садитесь, гости радостные!

На столе появилось еще несколько бутылок.

Гости крестились и размещались на лавках.

— Бог троицу любит, — наливая себе уже третий стакан, приговаривал отец Савватий.

— Кушайте, батюшка, кушайте, гости!

— Отродясь такого крепача не видел, — расхваливал самогон священник. — Однако не берет. С чего бы это?

Василий выпил полный стакан.

— Как же ты, чадо, достиг нас зимою?

— Никак по льдам?

— Чудной ты! — начал у Василия развязываться язык. — Нешто по воде?

— Предерзостен ты, чадо! Такого не слыхивал.

— А чевой-то вас в экую стужу подперло идти?

— Каким числом сей подвиг совершили?

— Один я пришел.

— Ой ли? — дядя выпучил глаза, не дожевав закуску.

— Пойдешь, ежели ни хлеба, ни долларов.

— Это как же так? — вмешался дед.

— Едва не пропал там. Как завезли — так и все. Хочешь — живи, хочешь — помирай.

— А гоулд[18], чадо?

— Пропади оно, то золото.

— Стало быть, не нашел?

Василий отрицательно качнул головой.

Гости притихли. Наталья присела на край скамьи.

— А тут, чадо, тем золотом бойкая торговля идет. Мы чаяли, ты с того и не идешь, что жадность обуяла тебя.

Василий рассказал о своей жизни за проливом.