Пламя зимы - Роберта Джеллис

Когда из зала влетела Эдна сообщить, что недалеко от замка показалось охотничье общество, я забыла все сомнения, касающиеся моего мужа. Я выбежала во двор встречать возвращавшихся охотников и с радостью приветствовала Бруно. У меня потеплело на сердце, оттого что я встречала человека, принадлежащего только мне. Он снял с меня тяжесть, лежавшую на душе все эти дни его отсутствия. Наш разговор был так приятен, а я так взволнована огромным кабаном, которого убил Бруно, что снова вспомнила своих братьев, когда уверяла его, что была хорошим целителем. От мысли, что я уже никогда не буду лечить никого из них, меня пронзила боль отчаяния, и я заставила себя закрыть глаза и справиться с дыханием. Снова Бруно предложил свою поддержку, но я уже не была так сражена, как ночью в понедельник, и заверила его, что не позволю этому случиться вновь. Я все еще не представляла, как избежать выражения благодарности ему за поддержку, но прежде, чем я могла что-либо сказать, он перевел разговор на Эдну.

Это погасило вспышку благодарности, и я почувствовала холодную ярость, но мне пришлось быстро подавить вновь возникшее подозрение. Если я обнаружу его, Бруно может посчитать меня ревнивой. – А разве это не так? Неужели несговорчивая жена должна испытывать благодарность от того, что ее муж проявил интерес к другой женщине? Я подавила любое выражение гнева, чтобы успокоить чувство собственного достоинства. И все же, если я обнаружу, что история, рассказанная Эдной, была состряпана ею и Бруно, для того чтобы у него под рукой была шлюха, я… У меня не было представления, что я сделаю, но пообещала себе, что ни одному из них не поздоровится.

К счастью, моя ярость была развеяна приездом основной группы придворных, которые присутствовали на охоте и хотели поздравить Бруно с блестящим трофеем. Но он превратил это проявление большой ловкости в шутку, рассмешив их историей, как он, охваченный желанием перерезать горло зверю, споткнулся на ровном месте и был растоптан за свою неуклюжесть. Я видела, что это человек, который не может выносить очень много внимания к себе. Эндрю и Фергус были такими же, и Магнус тоже, хотя и по другой причине. И прежде чем я поняла, что делаю, перевела разговор на другую тему, как и всегда поступала в таких случаях с братьями.

Начав разговор с друзьями Бруно, я забыла, насколько была сердита. Мне доставляло наслаждение быть среди группы мужчин, говоривших о вещах, приятных для нас всех, – охоте, использованию соколов, лошадей и собак и уходе за ними, – обо всем что составляло такую значительную часть этого развлечения. Я вытягивала из каждого мужчины его особые знания и мнения. Бруно тоже сделал несколько замечаний по тренировке и полету больших северных соколов. Правда, вначале он смущался, но позже заговорил свободнее – это было, когда речь пошла о тренировке лошадей, которые всегда вызывали его особый интерес. Но все время, совершенно незаметно для меня он подводил нас к двери, ближайшей к домику для гостей. Я почти лишилась дара речи, когда он попрощался со всеми придворными шуткой о том, что желает остаться лишь в моей компании и ввел меня внутрь домика.

Я не отказалась пойти с Бруно, чтобы не поставить себя в нелепое положение, и, войдя в комнату, приготовилась отразить по мере возможности любую попытку Бруно нарушить свое обещание и вынудить меня к сближению. Однако вместо того чтобы схватить меня, он начал разговор о поездке на север и своем опасении что, если королю или королеве придворные сплетни будут слишком часто напоминать о нашей поездке, они могут установить ограничение на маршрут нашего путешествия. Я поняла, что он пытается предупредить меня о молчании насчет его намерения отвезти меня в Улль, хотя и ни разу не назвал это место. И вдруг я с удивлением обнаружила, что, хотя напоминание об Улле все еще являлось моей болью, я думала об этом уже без прежнего ужаса. Поэтому я как можно короче объяснила ему, что я не дура, и перевела разговор на синяки, которые он получил, когда убивал кабана.

Этот мужчина – сущий дьявол! Его лицо, если оно лишено желания, открыто и невинно, его черные глаза иногда выражают подозрительность, но чаще – нежность и доброту или искрятся от смеха. Бруно не был красавцем в моих глазах. У него не было явной красоты моих рыжеволосых и голубоглазых братьев и отца. Он больше походил на Магнуса, и это должно было предостеречь меня: смеялся ли Магнус, был ли ласковым, его блестящий ум всегда служил его целям. Но я никогда не думала о Магнусе.

Несмотря на предупреждение, которое я получила, нечаянно услышав разговор придворных дам о том, что Бруно хорошо разбирается в женщинах, и вопреки его открытому признанию в моем присутствии о своем желании отделаться от мужчин, я совершенно потеряла бдительность. Только случайность спасла меня от того, чтобы я очертя голову не попала в любовную ловушку, которую он устроил. Он устроил? А может я сама ее устроила, а Бруно только открыл ее? Именно я предложила ему снять одежду; он только использовал мое чувство собственного достоинства (но разве это не излюбленное оружие дьявола?), чтобы привлечь меня к себе, даже после того, как я увидела, что его столб выпрямлен, а его плоть обнажена в похоти. Я никогда не видела мужчину в таком состоянии раньше, но знала, что это значит, так как прежде наблюдала половое возбуждение у животных самцов.

Но Бруно не животное; он чертовски умная бестия. Он не позволит мне выбросить из головы то, что я увидела, но заострит мое внимание на этом торчащем копье, отводя любую боязнь, которую я могла бы почувствовать и вызывая мое желание рассмеяться (Красноголовый Господин Джон, в самом деле!), поскольку говорил об этой части своего тела как об отдельной личности со своими чувствами и желаниями, не касающимися его. Таким образом, вместо того, чтобы убежать и спрятаться, испытывая отвращение к этому распухшему столбу, я пододвинулась к нему, находя Господина забавным.

Я вновь ощутила тепло и дрожь внутри. Возможно, я даже поняла тогда, что это не страх, а желание, но мной слишком овладело любопытство, чтобы предостеречься, настолько, что мне пришлось прижать руку к ребрам Бруно, чтобы удержаться и не дотронуться до Красноголового Господина Джона.

Дьявол! Бруно знал, что я чувствовала, я в этом уверена. Он наклонился и поцеловал меня в нос. Это была обезоруживающая ласка, полная теплоты и нежности. Но это было также любимым проявлением нежности отца, когда я находилась рядом: счищала грязь с его одежды или просто смотрела на что-нибудь, что он держал. Если бы не это, несомненно, Бруно овладел бы мной и на том же месте. Но паутина, которой он опутывал меня, разорвалась, и я отскочила от него.