Лунный вариант - Геннадий Семенихин

— Что «это»? — с ударением спросила Марина.

— Ты хочешь знать? — Светлова теперь говорила быстро и твердо, как человек, на что-то решившийся. — Правда часто бывает не сладкою, но я все равно тебе скажу, потому что не могу. Только ты не оборачивайся, Маринка. Сиди как сидела, иначе я не выдержу… твоих глаз не выдержу.

— Говори, — напряженно улыбнулась Бережкова.

— Маринка, — торжественно и горько начала Женя. — Я не имею права молчать. Я обязана тебе признаться, чтобы ты знала, какой я маленький и ничтожный человечишко. В тот момент, когда сегодня зачитали в приказе твою фамилию, я не могла с собою совладать. Понимаешь, Маринка, я тебе позавидовала. Зло позавидовала. Мне стало жалко и обидно, что полечу не я, что рушится надежда всех этих лет. Понимаешь?

— А теперь? — строже спросила Бережкова.

— Что теперь? Теперь я взяла себя в руки, потому что все правильно. Ты крепче меня и лучше выполнишь задание. Вот я и рассказываю тебе обо всем.

Бережкова порывисто прижала к себе светловолосую Женькину голову, вгляделась в такие знакомые серые глаза, как маленькую, погладила ее по короткой стрижке волос.

— Женька, Женька! — вздохнула она счастливо. — Глупая, сумасбродная Женька! Если бы ты не пришла сейчас ко мне, это была бы не ты.

— Значит, ты меня прощаешь?

— За что? — засмеялась Марина. — За минутную человеческую слабость? Это же прекрасно, что мы говорим до конца друг другу всю правду. Если бы тебя утвердили в экипаж, а меня дублером, я бы тоже тебе завидовала. Только не главное это сейчас. Слушай, Женька, я доверяю тебе тайну, о какой еще не знает никто. Ни мой муж, ни генерал Мочалов, ни сам начальник медслужбы. Ты будешь молчать об этом, Женька? Поклянись.

— Могила! — сказала Светлова и кулаком, по-мальчишески, стукнула себя в грудь.

— Так слушай. Я никуда не полечу… ни в космос, ни на космодром в качестве дублера.

Женя вырвалась из ее рук, ухватила Марину за твердые плечи, отодвинула от себя. Увидела глаза, грустные и возбужденно-радостные одновременно, подернутые легкой дымкой. Что-то новое, затаенное сияло в них.

— Что с тобою, милая Маринка! Ты, завоевавшая на это право таким упорным трудом на Земле, ты, которая, как стеклышко, собираешься… отказаться от полета?!

— Я беременна, Женька, — тихо призналась Марина.

31

В семь утра Горелову позвонили.

Он отложил в сторону гантели, снял телефонную трубку:

— Вставайте, мой друг, вас ждут великие дела, — пошутил генерал Мочалов.

— Почему так торжественно, Сергей Степанович?

— На ваше имя получена телеграмма. Встречайте мамашу в двенадцать дня на Ленинградском вокзале. Вагон шесть.

— Как же так? — растерялся Горелов. — У меня в десять тридцать тренаж на корабле «Заря». Времени только позавтракать осталось. Возможно, кого из друзей попрошу ее встретить? — неуверенно предположил Горелов. В трубке послышалось шумное дыхание генерала. Алексей давно уже знал: Мочалов так дышит, когда сердится.

— Да-а, — сказал наконец генерал, — у каждого из нас мать лишь одна бывает. А вы свой долг на кого-то переложить рады. Был бы на моем месте ваш старый комдив Кузьма Петрович Ефимков, давно бы уже сделал заключение, что вы «не на уровне».

— Так ведь тренаж на корабле, товарищ генерал.

— Отменяю тренаж, — веско заключил Мочалов. — Проведете сегодня весь день с матерью. Больше до старта такой возможности не предвидится…

После завтрака Горелов выехал из городка в Москву. День обещал быть жарким, над лесом уже дрожало струйное марево.

Пока ехали, Алексей все думал и думал о матери. Почти год они не виделись. Да и вообще с той поры, как был он зачислен в отряд генерала Мочалова, раза три приезжал он в Верхневолжск и однажды, в прошлом году, погостила у него Алена Дмитриевна. Алексей не сдержал легкого доброго смешка, вспомнив этот визит. Даже шофер на него покосился, недоумевая, что бы так могло развеселить капитана? А визит и на самом деле сложился любопытно. Ни разу не сказал Алексей матери во время своих коротких наездов в Верхневолжск о том, что он служит теперь в отряде космонавтов. Однажды, растапливая печь, Алена Дмитриевна с доброй проницательной улыбкой поинтересовалась:

— Как у тебя служба идет, сынок, в твоей секретной части? Лучше или хуже, чем в летчиках?

— Лучше, мама, — подтвердил он.

— И летать приходится меньше?

— Гораздо меньше, мама.

— Вот и хорошо это, — согласилась Алена Дмитриевна и прекратила расспросы.

Потом она собралась к нему и приехала в городок посмотреть на все своими глазами. В фанерном чемодане привезла гостинцы: пол-окорока и раннюю анисовку. С некоторым удивлением обошла его просторные комнаты, скосила взгляд на полированный стол с белым телефоном и на пластмассовый широкоэкранный телевизор, на позолоченные и посеребренные тиснением корешки книг в шкафу.

— Ты один или с товарищем каким здесь живешь?

— Один, мама.

— Не больно ли шикарно, Алешка?

— Не знаю, — засмеялся он. — Начальство так приказывает.

— Начальству виднее, — степенно согласилась Алена Дмитриевна.

Не успели они накрыть на стол, зазвонил телефон. Алексея срочно вызывали в штаб. Он поцеловал мать в щеку:

— Извини, мама, скоро вернусь.

— Ну, иди, иди, сынок. Служба, ничего не поделаешь, — напутствовала Алена Дмитриевна.

Он возвратился довольно скоро и был удивлен переменой, произошедшей в матери. Глаза были тревожными и озабоченными, она долго не сводила с него взгляда.

— В чем дело, мама? Что тут произошло?

Алена Дмитриевна села за стол, стала задумчиво протирать тарелку за тарелкой, хотя они и без того были чистыми.

— Я тут без тебя два раза выходила на звонок, Алешенька.

— Ну и что же?

— Первый раз дверь открыла — Гагарин на пороге стоит. Он хоть и без орденов, но я его сразу признала. Все-таки и золотая звездочка на кителе, и значок космонавта. Не успела ему сказать, что тебя нет, следом — Титов. Улыбается и вежливо-вежливо спрашивает, где, мол, Алексей Павлович. Отвечаю — нет. Он сощурился и сказал: «А вы его мама? Очень приятно познакомиться». И руку мне пожал. Скажи, сынок, они просто твои знакомые или…

— «Или», мама! Честное слово, «или», — хохоча перебил ее Алексей.

Алена Дмитриевна растерянно развела руками:

— Стало быть, и ты космонавт?

— И я, мама.

Она грустно и озадаченно покачала поседевшей головой:

— Ой, Алешка, сынок ненаглядный, хоть бы ты никогда не летал в этот самый космос.

— Да отчего же? — удивился Горелов, но мать сухо его остановила:,

— Нет, ты мне скажи, может так случиться, что ты готовишься, готовишься к полету и не полетишь?

— Конечно, может.

— Вот и хорошо, если бы так случилось, — строго подытожила она. — Не хочу, чтобы ты Землю под ногами терял даже на считанные дни. К ней потом прирастать трудно.

— Мама, да почему? — весело поинтересовался Алексей.

Она подняла сухую узловатую ладонь:

— Потом тебе объясню. Когда взаправду лететь соберешься.

«Чудная мама, — подумал сейчас, мчась в машине на вокзал, Горелов. — Эти внезапные переходы от нежности к строгости — пойди разберись в них».

Вдруг он вспомнил о Лидии и с тревогой подумал: «Мама вынесет мне приговор». Письма Лидии, то короткие, то длинные, завершавшиеся Наташкиными каракулями, приходили из Степновска чуть ли не каждый день. От них Горелов свежел душой, словно обдуваемый весенним ветром, легко носился по гарнизону, выполняя свои сложные обязанности космонавта, готовящегося к старту. Когда оставался один, перечитывал их, переживая все, что переживали до него целые поколения влюбленных молодых людей. Но было в его любви одно не совсем обычное обстоятельство. Далеко не каждый из любивших впервые собирался связать свою жизнь с женщиной и сразу сделаться отчимом. Его первая любовь была значительно сложнее. Чего же боялся Алексей? Неужели того, что он не сможет принять Наташку, как свою родную дочь? Нет, совсем нет! К этой светловолосой девчонке с синими льдинками глаз он сразу привязался, как к родной, и она потянулась к нему всем сердечком. Может, тень прошлого и мысли о том, что не ему, а другому подарила Лидия первые свои ласки? И тоже нет. Разве она виновата и тем более тот, другой, давно уже ставший жертвой радиации? Больше всего боялся сейчас Алексей матери, ее последнего материнского слова. Он ей написал, что полюбил женщину и собирается связать с нею жизнь, удочерив ее ребенка, ее Наташку. Сообщил об этом матери очень кратко. В ответ не получил ни слова. Ни одобрительного, ни порицательного. Приходили одно за другим из родного Верхневолжска письма с обычными ласковыми концовками, в которых просила Алена Дмитриевна сына беречь себя, не спать при сквозняках и одеваться потеплее в морозы, вовремя ложиться и встречать на ногах солнце, но о Лидии не было в них и намека. Будто не существовало и Лидии, и их любви.