Замок - Франц Кафка

Обо всем этом ожидающие вполголоса переговаривались между собой. К. недоумевал, почему никто не высказывает никаких возражений (хотя недовольства было достаточно) по поводу того, что Эрлангер созвал посетителей среди ночи. Он спросил об этом и получил разъяснение, что за это нужно быть еще очень благодарными Эрлангеру. Ведь он вообще приезжает в деревню исключительно по своей доброй воле, потому что он высокого мнения о своей службе; ведь он мог бы, если бы захотел — и, возможно, это даже более соответствовало бы инструкциям, — послать кого-нибудь из младших секретарей составлять протоколы. Но он по большей части отказывается так делать, хочет сам все видеть и слышать, но для этого уже должен жертвовать своими ночами, так как его служебное расписание времени для поездок в деревню не предусматривает. К. возразил, что ведь и Кламм приезжает в деревню днем и даже остается здесь по нескольку дней; разве Эрлангер — ведь он всего лишь секретарь — более незаменим наверху? Некоторые добродушно усмехнулись, другие озадаченно молчали; этих последних оказалось большинство, и К., можно сказать, не ответили. Только один, помедлив, сказал, что, разумеется, Кламм незаменим и в Замке и в деревне.

В это время раскрылась дверь дома и появился Момус в сопровождении двух слуг, которые несли лампы.

— Первыми, — объявил он, — к господину секретарю Эрлангеру будут допущены Герштеккер и К. Оба здесь?

Они отозвались, но еще раньше их со словами «я здесь коридорный» в дом прошмыгнул Иеремия; Момус встретил его усмешкой и дружеским хлопком по плечу. «Надо будет обратить на Иеремию больше внимания», — сказал себе К., сознавая в то же время, что Иеремия, по-видимому, далеко не так опасен, как Артур, который действовал против него в Замке. Возможно, было даже умнее допустить, чтобы они изводили его в качестве помощников, чем позволять им вот так бесконтрольно шнырять вокруг и свободно плести свои интриги, к которым у них, кажется, были особые способности.

Когда К. проходил мимо Момуса, тот сделал вид, будто только теперь узнал его.

— А-а, — проронил он, — тот самый господин землемер, который так неохотно позволяет себя допрашивать, теперь рвется на допрос. Со мной тогда это прошло бы проще. Ну, конечно, выбрать нужные допросы — это сложно.

Когда К. в ответ на это обращение хотел остановиться, Момус продолжил:

— Идите, идите! Мне ваши ответы нужны были тогда, а не сейчас.

Тем не менее К., раздраженный поведением Момуса, сказал:

— Вы думаете только о себе. А ради одной только службы я на вопросы не отвечаю — ни тогда, ни сейчас.

Момус удивился:

— О ком же мы должны думать? Кто же тут еще есть? Идите!

В сенях их встретил слуга и повел уже знакомой К. дорогой по двору, через открытый вход и затем — в нижний, шедший несколько под уклон коридор. В верхних этажах помещались, очевидно, только высшие чиновники, а все секретари, в том числе и Эрлангер, хотя он был среди них одним из старших, жили в этом коридоре. Слуга потушил свой фонарь, так как тут горел яркий электрический свет. Все было миниатюрно, но изысканно. Пространство использовалось максимально. Высоты коридора едва хватало, чтобы идти не сгибаясь. Двери по бокам коридора почти примыкали одна к другой. Боковые стены не доходили до потолка — очевидно, из соображений вентиляции, так как комнатки в этом глубоком, подвального типа коридоре, вероятно, не имели окон. Но из-за этих не до конца доведенных стен в коридоре стоял шум, неизбежно проникавший также и в комнаты. По-видимому, большинство комнат было занято; во многих еще не спали, слышались голоса, стук молотка, звон стаканов. Однако впечатления особого веселья не было. Голоса были приглушены, иногда с трудом можно было разобрать какое-нибудь слово, но и это, похоже, были не разговоры, а скорей всего, кто-то диктовал или читал что-то вслух; как раз в тех комнатах, из которых доносился звон стаканов и тарелок, не слышно было ни слова, а удары молотка напомнили К. чьи-то рассказы о том, что многие чиновники для отдыха от непрерывного умственного напряжения занимаются иногда столярным делом, точной механикой и тому подобным. Сам коридор был пуст, только перед одной дверью сидел бледный, худой, высокий господин в шубе, из-под которой выглядывало нижнее белье; по-видимому, в комнате ему стало слишком душно, он выбрался в коридор и читал тут газету, но делал это невнимательно, часто зевая, отрывался от чтения, наклонялся вперед и смотрел в даль коридора, — возможно, ждал какого-то посетителя, которого он пригласил и который долго не являлся. Когда они прошли мимо высокого господина, слуга сказал Герштеккеру:

— Оглобля!

Герштеккер кивнул.

— Давно он внизу не появлялся, — сказал он.

— Очень давно, — подтвердил слуга.

Наконец они подошли к двери, которая ничем не отличалась от остальных, и, однако, за ней, как сообщил слуга, находился Эрлангер. Слуга с помощью К. забрался ему на плечи и через щель вверху заглянул в комнату.

— Он лежит на кровати, — сообщил слуга, спрыгивая, — правда, в одежде, но я все-таки думаю, что он дремлет. На него нападает иногда такая вот усталость здесь в деревне, когда меняется распорядок жизни. Придется подождать. Если он проснется, он позвонит. Правда, уже бывало так, что он все свое пребывание в деревне просыпал, а проснувшись, сразу же должен был ехать обратно в Замок. Ведь то, что он здесь делает, это добровольная работа.

— Уж лучше бы он теперь спал до конца, — сказал Герштеккер, — потому что если, когда он проснется, у него еще останется немного времени на работу, то он будет очень недоволен, что спал, будет стараться все быстрей решить и, считай, ничего и сказать нельзя будет.

— Вы пришли насчет сдачи подвод для строительства? — спросил слуга.

Герштеккер кивнул, отвел слугу в сторону и начал тихо убеждать его в чем-то, но слуга его почти не слушал и, глядя куда-то поверх Герштеккера (он был больше чем на полголовы выше), серьезно и медленно приглаживал волосы.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

И тогда К., бесцельно глазевший по сторонам, далеко на повороте коридора увидел Фриду; она делала вид, что не узнает его, только смотрела на него застывшим взглядом; в руке она несла поднос с посудой. Он сказал слуге, который, однако, даже не обратил на него внимания (казалось, чем больше с этим слугой говорили, тем более отсутствующим становилось его лицо), что он сейчас вернется, и бросился к Фриде. Подбежав к ней, он схватил ее за плечи так, как будто снова завладел своим имуществом, и задал несколько незначащих вопросов, испытующе вглядываясь ей в глаза. Но ее отчужденность почти не ослабла, в задумчивости она несколько раз переставила по-новому посуду на подносе и спросила:

— Что ты, собственно, от меня хочешь? Иди к этим… ну, ты-то знаешь, как они называются. Ты и пришел-то прямо от них, по тебе видно.

К. быстро переменил тему; объяснение не должно было произойти так вдруг и начаться с самого худшего, с самого для него невыгодного.

— Я думал, ты в пивной, — сказал он.

Фрида удивленно посмотрела на него и потом мягко провела той рукой, которая у нее была свободна, по его лбу и по щеке. Казалось, она забыла черты его лица и хотела таким способом снова вызвать их в памяти; в затуманенном взгляде ее глаз тоже было выражение напряженного вспоминания.

— Меня снова приняли в пивную, — медленно проговорила она так, словно то, что она говорила, было неважно, но за этими словами она вела еще один разговор с К., и он был важнее. — Эта работа не для меня, этим может заниматься и любая другая, если она умеет стелить постель и делать приветливое лицо и не боится приставания гостей, а даже их вызывает, — любая такая может работать в комнатах. Но в пивной — там все немножко не так. А меня сразу же снова приняли в пивную, хотя я тогда не очень почетно оттуда ушла; правда, у меня теперь протекция. Но хозяин был счастлив, что у меня протекция: ему легко было снова меня принять. Им даже пришлось уговаривать меня принять эту должность, вот как было; если ты задумаешься, о чем мне напоминает пивная, ты это поймешь. В конце концов я приняла должность. Здесь я только временно. Пепи попросила не позорить ее, не заставлять сразу уходить из пивной, и, так как она все-таки старалась и все, что могла, выполняла — насколько ей позволяли способности, мы дали ей срок двадцать четыре часа.

— Замечательно вы все устроили, — похвалил К., — только когда-то ты ради меня ушла из пивной, а теперь, когда у нас скоро свадьба, ты снова туда возвращаешься?

— Свадьбы не будет, — проговорила Фрида.

— Потому что я был неверен? — спросил К.

Фрида кивнула.

— Послушай, Фрида, — сказал К., — об этой так называемой неверности мы уже не один раз говорили, и каждый раз ты в конце концов вынуждена была признать, что это было несправедливое подозрение. Но с тех пор с моей стороны ничего не изменилось, все осталось так же невинно, как было, и иначе и не может быть. Следовательно, должно было что-то измениться с твоей стороны — в результате чьих-то нашептываний или чего-то еще. В любом случае ты поступаешь со мной несправедливо, потому что ведь как обстоит с этими двумя девушками? Одна из них, брюнетка, — мне почти стыдно вот так, в подробностях оправдываться, но ты меня вынуждаешь, — так вот, брюнетка мне неприятна, по-видимому, не меньше, чем тебе; когда я хоть как-то могу держаться от нее в стороне, я это делаю, да она к тому же и облегчает это: нельзя быть скромней, чем она.