Эйнштейн гуляет по Луне - Джошуа Фоер

— Я не прошел, да?

— Нет. К сожалению, 47 цифр нас не устраивают, — торжественно объявил Эд собравшимся членам клуба. Он обернулся ко мне. — Очень жаль.

— Не переживай, я тоже в первый раз провалился, — сказал Гюнтер, похлопав меня по плечу.

— Получается, я не принят в KL7?

Эд стиснул зубы и покачал головой. Его ответ прозвучал на удивление сурово.

— Нет, Джош, не принят.

— Но Эд, пожалуйста! Ты же можешь что-нибудь устроить? — взмолился я.

— Боюсь, что дружба не поможет, если дело касается клуба. Если хочешь войти в KL7, придется начать сначала.

Он подозвал официантку.

— Поверь мне, чем дальше, тем более эффектно можно войти в КL7, Мне написали новые 49 цифр и налили две пинты пива. Теперь, как по волшебству, образы в моей голове были такими же четкими, как те, что я создавал утром на чемпионате, — и в два раза непристойнее. Вторая попытка была явно удачнее: мне хватило времени, чтобы еще раз обойти дворец. Когда Эд сообщил, что время вышло, я закрыл глаза и зачитал все 49 цифр так уверенно, как будто работал над ними весь день.

Эд встал, хлопнул меня по ладоням и обнял. Но Гюнтер, который, как и я, уже слегка опьянел, был неудовлетворен. Он настаивал, что я должен выдержать еще одно испытание, прежде чем стать членом KL7.

— Ты должен трижды поцеловать колено незнакомой женщины, — сказал он.

— Одно колено? Три раза? Да ты уже просто выдумываешь правила на ходу! — запротестовал я.

— Теперь надо так!

Он взял меня за руку и потащил в соседний зал, где попытался объяснить ситуацию двум ирландкам среднего возраста, спокойно попивавшим вино. Я помню, что просил их не беспокоиться, что ничего страшного не происходит: мы чемпионы по запоминанию, и для ее колена это будет большая честь. Еще я вроде бы помню, что такого рода логика не сработала, но Гюнтер потом сказал что-то даже более убедительное. Все закончилось тем, что я стоял коленях, целуя обнаженную коленную чашечку несчастной ирландки. Потом Гюнтер поднял мою руку в воздух и объявил, что я прошел все испытания, выполнил все задания и заслуживаю быть принятым в самую уважаемую организацию интеллектуальных спортсменов.

— Добро пожаловать в KL7! — закричал он.

О том, что происходило впоследствии, у меня сохранились лишь обрывки воспоминаний. Помню, как, сидя на диванчике вместе с Тони Бьюзеном, твердил ему, что он здесь «главный», и при этом открыто подмигивал через его плечо Эду. Помню, как Бен сказал, что официантки наверняка видят в нас сборище полных придурков. Помню, как Эд говорил о нашей «эпической дружбе».

Когда я проглядываю в своем журналистском блокноте записи, которые вел в тот вечер, я вижу, как постепенно слабел мой разум. Чем дальше, тем больше буквы начинают плясать по странице. Почти ничего не разобрать, кроме одной страницы: «Офигеть! Я в KL7! И, кажется, я в женском туалете!»

На следующей странице почерк вдруг опять становится разборчивым, а повествование идет уже от третьего лица. Я слишком напился, чтобы писать, и в любом случае слишком бурно веселился. Я обратился к ближайшему трезвому человеку, которого только удалось найти; этой девушке я и передал свой блокнот. Я попросил ее постараться быть объективной. Было бессмысленно притворяться, что я все еще журналист.

Потратив лучшую часть года на попытки улучшить память, я вернулся в Университет Флориды, чтобы потратить еще полтора дня на тестирование у Андерса Эрикссона и его аспирантов Треса и Кейти в том же самом офисе, где почти год назад я проходил полную проверку памяти. Трес снова заглядывал мне через плечо, на мне были те же наушники с микрофоном, покачивавшимся перед моим ртом, и я снова выполнил те же тесты плюс несколько новых.

Так улучшилась ли моя память? Да, по всем объективным меркам, что-то улучшилось. Количество запоминаемых мною цифр, золотой стандарт измерения рабочей памяти, удвоилось с 9 до 18. Я был в состоянии запомнить больше поэтических строк, больше имен, больше случайной информации, чем мог запомнить почти год назад. И все же через пару дней после чемпионата я отправился поужинать с друзьями, а потом вернулся домой на метро и только у самой двери вспомнил, что приехал на встречу на своей машине. Я не просто забыл, где ее припарковал. Я забыл даже, что она у меня была.

Вот он парадокс: несмотря на все освоенные мной мнемонические приемы, я все еще не отделался о прежней, примитивной, памяти, не способной удержать в себе знания о ключах от машины и самих машинах. Даже если я значительно расширил свои способности запоминать такую структурированную информацию, которую можно затолкать во дворец памяти, я хотел вовсе не этого. В обычной жизни мне не требуется запоминать факты, людей, поэмы, игральные карты или двоичные цифры. Да, я научился запоминать имена множества гостей на вечеринке, и это могло пригодиться. Если бы мне дали родословные английских монархов, или список американских министров внутренних дел с годами их пребывания на этом посту, или перечень главных событий Второй мировой войны с датами, я бы мог довольно быстро запомнить все это и даже некоторое время хранить в памяти. Это умение стало бы для меня божьей благодатью, учись я в старшей школе. Но жизнь, к счастью или нет, только временами напоминает старшую школу.

Если удвоилось количество цифр, которые я в силах запомнить, то можно ли сказать, что моя рабочая память стала в два раза лучше, чем была до тренировок? Хотелось бы. Но правда в том, что этого не произошло. Если бы меня попросили запомнить и последовательно описать, скажем, ряд чернильных пятен или серию образцов цветных тканей либо если мне надо было бы вспомнить размеры дверного проема, ведущего в подвал моих родителей, я бы показал средние результаты. Возможности моей рабочей памяти так же ограничены магическим числом семь, как и возможности памяти любого другого человека. Любая информация, которая не могла быть трансформирована в образы и отправлена во дворец памяти, вспоминалась мной так же тяжело, как и раньше. Я обновил программное обеспечение моей памяти, но «железо»-то осталось тем же.

И все же я очевидным образом изменился. Или по крайней мере изменилось то, что я о себе думал. Самое важное, что мне дал год подготовки к чемпионату по запоминанию, — это не ключ к запоминанию стихов, а нечто куда более масштабное и в какой-то мере более пригодное в обычной жизни. Мой опыт подтвердил мудрость древнего изречения: совершенство достигается практикой. Но практикой особенной — предполагающей сосредоточенность, целеустремленность, осмысленность. Я из первых рук узнал, что, имея цель, мотивацию и прежде всего время, мы можем сотворить чудо со своим мозгом. Это открытие окрыляло. Оно заставило меня спросить самого себя: чего еще я могу добиться, если буду действовать правильно?

Когда тестирование закончилось, я спросил у Эрикссона: мог бы, по его мнению, кто-нибудь еще улучшить свою память так же, как это сделал я, то есть за такой же срок и до такого же уровня?

«Я думаю, это трудно сказать определенно, исходя из результатов лишь одного наблюдения, — ответил он. — Но редко бывает, чтобы кто-то подходил к чему-то с такой целеустремленностью. Я думаю, что именно ваше желание справиться со сложнейшей задачей отличает вас от других. Вы, конечно, не просто случайно выбранный испытуемый, но, с другой стороны, я не уверен, что то, что вы сделали, — за пределами возможного. При должной мотивации студент колледжа может достичь того же».

Когда больше года назад я только начинал свое путешествие, стоя с блокнотом в дальней части зала в здании Con Edison, я еще не подозревал, куда оно меня заведет, как сильно повлияет на мою жизнь и как изменит меня самого. Но теперь, когда я научился запоминать стихотворения и числа, карты и биографии, я убежден, что это умение — мое самое незначительное приобретение в результате многомесячных тренировок памяти. Я научил свой мозг не только запоминать, но и быть более отзывчивым и более внимательным к миру вокруг меня. Вспомнить можно только то, что замечаешь.

Синестет Ш. и вымышленный Фунес не могли отделить то, что стоило помнить, от того, что вообще не заслуживало запечатления в памяти. Их непреодолимая склонность к запоминанию была патологической, но я не могу не предположить, что в то же время их видение мира было намного богаче нашего. Никто не захочет, чтобы его внимание отзывалось на каждую мелочь, но есть что-то ценное в том, чтобы не просто идти по миру, но и запоминать его, — если только благодаря стремлению все запоминать вырабатывается привычка все замечать и учитывать.

Каюсь, я так и не стал таким мастером по части заполнения дворцов памяти, чтобы со спокойной душой отказаться от блокнота и диктофона. А поскольку моя работа требует знать всего понемножку, мне приходится много читать и только время от времени удается заниматься интенсивным чтением и запоминанием так, как учил Эд. Да, я запомнил пару стихотворений при помощи мнемонических техник, но все еще не подступился к произведениям длиннее «Песни любви Дж. Альфреда Пруфрока». И хоть однажды я достиг той точки, когда я мог разместить во дворце памяти больше 30 чисел за минуту, я крайне редко пользуюсь этим способом, чтобы запоминать телефонные номера людей, которым я действительно хочу звонить. Мне проще записать их в память мобильного телефона. Иногда я запоминаю списки покупок, адреса или списки дел, но только в тех редких случаях, когда под рукой нет ручки, чтобы их записать. Не то чтобы техники не работали. Я — ходячее доказательство того, что они действуют. Просто трудно найти повод, чтобы воспользоваться ими в реальном мире, где бумага, компьютеры, сотовые телефоны и стикеры-«напоминалки» могут запомнить то, что мне надо, за меня.