Жизнь и судьба инженера-строителя - Анатолий Модылевский

грамотным, надо ходить; на «уроке» никто не шумел, не баловался и не переговаривался – около 15 ребят упорно работами – резкий контраст с основными классными занятиями; Вадим с удивительным терпением выслушивал нас, поправлял, но никогда не ругал; дома мама смотрела тетрадь и всячески поддерживала моё желание посещать занятия; мама ещё с молодости всегда писала без ошибок (я это знаю по её многочисленным письмам ко мне, когда я тридцать лет жил и работал в Сибири), хотя правил, изложенных в учебниках, не знала и не могла мне что-то разъяснить и помочь; постепенно через месяц я стал получать тройки и иногда даже четвёрки; занятия продолжались до нового года, весь «курс» был закончен и грамотность все ребята подтянули; после зимних каникул в третьей четверти за диктанты и сочинения, выполняемые на уроках, я получал в основном четвёрки; всё это было полной противоположностью урокам Коробковой, которая часто унижала меня и других отстающих – «Избегайте тех, кто старается подорвать вашу веру в себя; великий человек, наоборот, внушает чувство, что вы можете стать великим» (Марк Твен).

Уроки литературы Вадим начал проводить также оригинально; он задавал на дом задание, например, по «Молодой гвардии», и на другой день вызывал к доске рассказать «образ Олега Кошевого или Любы Шевцовой, или…»; вызывал к доске, ученик отбарабанивал вызубренное дома по учебнику, получал без комментариев двойку и с недоумением садился на место; самое интересное, что двойки получали также лучшие ученики, имевшие похвальные грамоты за все годы учёбы и, естественно, ранее всегда они получали пятёрки у Коробковой; это вызвало в школе шок, а Вадим, как ни в чём не бывало, продолжал экзекуцию, пока не опросил всех в классе; затем объяснил, чем он не доволен; «Рассказывая о каком-либо литературном персонаже или описываемом явлении, вы должны в своём ответе на уроке или в письменной работе дать своё собственное толкование, т.е. выразить свою личную точку зрения, своё отношение, а не бездумно повторять то, что написал автор учебника»; цитировал нам Вадим и слова Декарта: «для того, чтоб усовершенствовать ум, надо больше размышлять, чем заучивать» – это было кредо нашего учителя; однако тезис этот был многим не понятен, поскольку приходилось самому подумать о прочитанном в учебнике, и составить, это самое, своё мнение; короче говоря, учитель предлагал нам задуматься, и таким ребятам, как Муха, Певзнер, Феликсон, а позже и мне это понравилось; я хорошо помню, что к концу всего лишь второго урока литературы, мы были уже целиком в его власти; поэтому я считаю, что первым человеком, кто научил меня думать (обдумывать, рассуждать, обосновывать, делать выводы) в широком смысле этого слова, был Вадим; когда ученик при ответе у доски аргументировал своё мнение (пусть и неверное), учитель хвалил его, деликатно поправлял и объяснял; и наоборот, если ученик, тем паче отличник, слово в слово излагал учебник без собственных комментариев, Вадим, молча ставил двойку, сопровождая её язвительной ухмылкой; ох уж эта его еврейская ухмылка! И хотя некоторым она не нравилась, но говорила о многом, например, о том, что умный человек обязан думать, чтобы стать образованным – своё кредо он умел отстаивать; его главным желанием было заложить в нас прочные основы знаний в области литературы, хорошо овладеть устной и письменной речью. Мамаши наших девочек-отличниц написали жалобу на учителя в ГОРОНО, оттуда прибыла комиссия, но побывав на уроке, ознакомившись с весовыми аргументами учителя, которого поддержал директор школы, посчитала методику Вадима правильной; в итоге, своим поведением Вадиму удалось расшевелить дремлющее болото; он был широко образованным, талантливым педагогом, противником штампов, застывших педагогических схем, стремился к свободному педагогическому творчеству; обращался он с нами вежливо, преподавал старательно, и первый результат его системы мы почувствовали вскоре.

В то время, изучая Пушкина и Лермонтова, ученики в классе разделились по своим пристрастиям на две группы соответственно, кто за какого поэта; точно так же, как ранее ещё в пятом классе – на лётчиков и моряков; помню, что Мухе больше нравился Лермонтов, а мне – Пушкин, в раннем детстве мы оба тяготели к лётчикам. Однажды Вадим быстро зашёл в класс, велел вырвать из тетради несколько чистых листков, убрать всё лишнее с парты и записать тему 40-минутного сочинения: «Чем нам дорог Пушкин?»; мы уже знали, что наш учитель преклонялся перед Пушкиным, своим любимым поэтом, сам втайне писал поэму в стихах и ни кому её не показывал; только однажды пригласил своего любимчика Виталия Муху к себе домой и дал прочесть ему кусочек, взяв с него слово, что не скажет никому; вот и оказалось, разглядел учитель в моём друге нежность и любовь, возможно, родственную душу; а вскоре между нашими ребятами и Вадимом завязались простые и близкие отношения. Кстати о любимчиках; в отличие от Эммы, которая не стеснялась прямо говорить о своих любимчиках и «прокажённых», Вадим никогда этого не делал, ко всем уважительно относился, но ребята сами чувствовали «кто есть кто». Теперь продолжаю об уроке; для всех нас внезапно предложенная тема сочинения была неожиданностью; я первые десять минут сидел в растерянности, но, взглянув на пишущих ребят, пришлось задуматься, чтобы не получить двойку; на одной страничке в пяти пунктах кратко изложил то, что думал о Пушкине; помню, что особо отметил на примерах его современность, т.е. как бы связь с нашим временем; вместе со всеми в страхе положил листок на стол учителя; на следующий день Вадим как всегда привёл статистику: 5 двоек, 17 троек, 6 четвёрок и одна пятёрка; ну, думал, попался я; дежурный быстро раздал всем листки, кроме меня; я решил, что мой потерялся, слава Богу, не будет позора; а Вадим начал читать какой-то текст с листка; я узнал свои пункты и весь съёжился от страха; дочитав, учитель сказал: «Вот так надо писать! Модылевский, возьми сочинение»; единственная пятёрка в классе была моя; помню, что дома я даже не похвастался, а когда спокойно и вдумчиво прочёл все пункты, понял, что пятёрку Вадим поставил за мои искренние мысли; это было лестно или достаточно много для шестнадцатилетнего юнца; одновременно меня охватило исключительно тёплое чувство к нему, порождённое, казалось, именно нашим неравенством; по существу, это была любовь вассала к своему господину, одно из самых сильных и загадочных человеческих чувств; мы знали, что он любил нас чрезвычайно, только не так любил, как иные любят, – теоретически, в рассуждениях, что, мол, «это будущность России», или «наша надежда», или ещё что-нибудь подобное, вымышленное и пустяковое, за чем часто нет ничего, кроме эгоизма и бессердечия; у нашего Вадима эта любовь была простая