Жизнь и судьба инженера-строителя - Анатолий Модылевский

нас, школьников, волшебный мир спорта внушал, чуть ли не благоговейный трепет, и, возможно, поэтому в нашей семье нельзя было быть тщедушным хлюпиком, что было доказано Виктором, мною, а позже и Ольгой, увлёкшейся в университете волейболом.

На посёлке открылся филиал Барнаульского политехнического института им. И.И.Ползунова, в котором папа иногда читал лекции; все родители в нашем посёлке мечтали дать детям музыкальное образование; завод не пожалел денег и вскоре открылась музыкальная школа; некоторые наши девочки стали хорошо играть на фортепиано; однако многие родители не смогли по финансовым соображениям отправить своих чад учиться, даже не было смысла определять наличие слуха; заработала библиотека с несколькими читальными залами, где мы, старшеклассники, готовились к сочинениям; некоторое время на абонементе работала мама.

Однажды папу на рыбалке покусали малярийные комары, дома к вечеру поднялась температура, болезнь развивалась стремительно, почти неделю папа был в беспамятстве, лечили его хиной и уколами; много дней он пробыл на больничном; когда немного поправился, начал дома ремонтировать сантехнику, халтурно установленную строителями; осмотрев трубы и соединения, он с помощью своего инструмента устранял дефекты, приговаривая при этом: «Я за такую работу руки бы отбил этому слесарю»; он же с молодых лет подрабатывал слесарем, умел хорошо работать с металлом, клепать, паять, а также чинить, вышедшие из строя кастрюли, чайники и другую кухонную утварь, чему мама была рада; думаю, что это его выражение было из 20-х годов, а нам говорил, что нельзя делать своё дело плохо – уж лучше совсем не делать; кстати, если отец был недоволен каким-нибудь изделием, то эта его фраза адресовалась и неумелому конструктору; отец любил читать, радовался, когда нападал в толстом журнале (Новый мир, Знамя, Октябрь и др.) на интересные публикации, часто зачитывался до глубокой ночи; чтобы не мешать маме спать, он над своей головой вешал на спинку кровати американский фонарик с маленькой лампочкой, привезённый в эвакуацию из Харькова, и прочитанным всегда делился с мамой; знакомые нашей семьи и сослуживцы отца знали о его доброте и отзывчивости; здесь уместно привести высказывание великого Бетховена: «Я не знаю других признаков превосходства, кроме доброты»; в нашей семье дети никогда не слышали от родителей мата, хотя мы, дети улицы, знали многое; лишь однажды я не расслышал отца, который что-то сказал маме, но услышал, как она ответила: «Помолчи, здесь ты не в цеху у конвейера!»; мама помимо работы в детских яслях большую часть времени занималась дома готовкой для большой семьи, и только в одесских песнях находила прибежище своим чувствам; как и многие женщины, она с помощи взятки начальнику милиции, записала в паспорте меня и Ольгу русскими, а Виктору этого нельзя было сделать в 1945 году при Сталине, ведь с 30-х годов и в последующие десятилетия страна оставалась оплотом государственного антисемитизма. Да, не успел, не успел товарищ Сталин в своём государстве искоренить евреев и смешанных семей, имевших хоть каплю еврейской крови или еврейских генов, как это сделал Гитлер в своём государстве; но когда Сталину было трудно, например, в 1941 году, евреев назначал на руководящие посты: Ванникова – наркомом вооружений и боеприпасов, Гинсбурга – наркомом строительства, Зальцмана – наркомом танковой промышленности, Сандлера – зам наркома авиационной промышленности; 26 евреев были в руководстве оборонных наркоматов, а директоров заводов и управляющих трестами не счесть, тысячи и тысячи; это продолжилось негласно при Хрущёве, Брежневе, Андропове, Горбачёве – евреев на государственном уровне ставили первыми замами первых руководителей организаций; продолжается это и в настоящее время, хотя несколько мягче. Государственный антисемитизм, как и бытовой – это историческая закономерность: уничтожение народов правителями на протяжении многих веков; хотя для разумного и честного человека-труженика – это дикость, гнёт; и приходится людям проявлять покорность или гибнуть в борьбе за справедливость.

О моих предках родители никогда не упоминали и было трудно представить себе быт семьи моих бабушек и дедушек, невозможно было вообразить папу и маму в моём тогдашнем возрасте, ещё труднее вообразить украинскую деревню М̀ахновку, родину папы, такую далёкую от Рубцовска, – всего того, что окружало его в детстве.

С начала учебного года во в девятом классе появился новый учитель по русскому и литературе, Тамарин Вадим Эммануилович, довольно взрослый, как мы считали, но на самом деле молодой выпускник Барнаульского пединститута; среднего роста, с большой чёрной шевелюрой, несколько пухлыми щеками и полными губами, под большими очками с увеличительными стёклами были видны его выразительные глаза; был серьёзен, никогда на уроках не улыбался, но обращение его было свободно; как теперь вижу его перед собой: сидит за почти пустым учительским столом, на котором лишь журнал, стопка тетрадей и зелёный футляр для очков; всё это так чинно, аккуратно лежит на своём месте, что по одному этому порядку можно заключить, что у Вадима (так мы его всегда называли между собой, и он знал об этом, не обижался и, возможно, даже ему это нравилось, в отличие от прежнего литератора Эммы Коробковой) совесть чиста и душа покойна; хочу здесь вспомнить своего любимого учителя, ведь воспоминания о замечательных людях время от времени порождают в нас дух размышления; они возникают перед нами, как заветы всех поколений.

Наш учитель русского языка начал оригинально знакомиться с учениками путём диктантов, и быстро выяснил уровень грамотности каждого; а в начале октября по его предложению некоторые ученики из разных классов добровольно стали посещать дополнительные занятия; я, нахватавший двоек, естественно, не раздумывая, присоединился к этой группе ребят так же, как и мои одноклассники Жарнов, Кулешов, Шалёный; нам приходилось очень рано просыпаться, выходить из дому и бежать зимой по сугробам в школу, чтобы за сорок минут до начала уроков занять своё место за партой; Вадим жил в комнатке при школе один, жена его ещё не приехала; он входил в класс немного заспанный, диктовал текст и пока мы тщательно выверяли написанное, вынимал электробритву и брился; затем диктовал задание на дом по учебникам морфологии и синтаксису за пятый класс, т.е. по программе, практически с нуля; каждое следующее занятие начиналось с выдачи тетрадей, в которых были указаны ошибки в диктанте, и стояла «жирная» оценка; далее короткий опрос выученных дома правил, высказывание замечаний и пояснений учителя, и – снова диктант, который писали уже в сменной тетради; нам нравилось, что при опросе учитель не ругал, не ставил оценок, а также не заносил оценки за диктант в журнал, его вообще не было; никакой переклички, кто хотел, тот и посещал, Вадима это не интересовало, и мы поняли, что если хочешь быть