Ящик Пандоры - Александр Ольбик

– Зачем лезть к человеку, который весь сам в себе? Для него любое напоминание о том дне невыносимо.

– Много ты понимаешь… Человеку важнее участие…

– Да, конечно, участие собутыльников, которые отравили его и лишили зрения и теперь приходят сюсюкаться. Так же ты поступил и со мной … Если бы не ты, я бы сейчас… – Пандора явно отпускала тормоза, и Дарий попытался в корне пресечь эти поползновения.

– Или прекратишь свою хабанеру, или я…

– Ну что ты сделаешь? Уйдешь? Так я, может быть, только этого и жду. Достукаешься, что в один прекрасный момент проснешься, а в квартире – пустовато. Только Найда и эта косолапая такса. И все, космическое одиночество…

– И куда же ты денешься? Опять к тореадору подашься?

– Возьму и улечу в Италию, там моя бывшая коллега по поезду работает и неплохо зарабатывает…

– В борделе, небось…

– Где хорошо платят, там и зарабатывает.

– Да, но… В Италии вулкан Везувий, ко́за ностра, и я бы на твоем месте подумал, прежде чем…

– Зато там умеют ценить красоту. Вот скажи, почему ты так потребительски ко мне относишься? Ты даже ни разу не предложил попозировать… Ты можешь рисовать свои пейзажи, какие-то лужи, восходы, закаты… Конкордию, Найду, но только не меня… Ни разу! Подумать только, ни разу не предложил сходить в загс, потому что я для тебя никто. Шлюха… Обыкновенная давалка, – и, кажется, впервые за годы их жития Дарий отчетливо увидел на лице Пандоры осмысленную и, как ему показалось, глубокую обиду. И слова, которые готовы были соскользнуть с его языка, после услышанного были бы неуместными. И он, взяв руку Пандоры, поднес к губам и поцеловал.

– Согласен, я действительно свинья… Но насчет загса ты не права. Мы трижды туда собирались и…

– Ага… То ты, как свинья напивался, то не мог пройти мимо автоматов и меня туда затаскивал…

– Даже не знаю, что тебе сказать… Но это ведь поправимо, верно? Я сделаю такой твой портрет, что любая Мона Лиза тебе в подметки не будет годиться. Подумаешь, надутая с поджатыми тонкими губами старая дева. Для меня это то же самое, что «Черный квадрат», и то и другое – дешевый эпатаж… А загс… он от нас никуда не уйдет… Хоть завтра…

Но для Дария «завтра» – это не ближе, чем бесконечность…

Для выставки он выбрал две картины. Одна из них – «Последний закат», которую Пандора обозвала неслыханной мазней и на которую старый Кефал (царствие ему небесное) молился, как на икону, другая – портрет Конкордии… «Женщина с кошкой».

Выставка компоновалась в двух достаточно больших комнатах, заполненных свечным духом и ароматами осенних цветов. И прямо по ходу, на главной стене, в которую сразу же упирался взгляд, он увидел картины Селима. Три больших полотна, что называется, до краев наполненные буйством красок. Но если при их виде глаз поражался и, быть может, даже восхищался, то душа никак не откликалась. Неодухотворенно помалкивала. Это была так ненавистная Дарию абстракция, беспредметщина, суета пластмассовых чувств, подмена истины сумбуром. Но, дорогой абрек Селим, мода на абст-рр-акц… давно миновала, все, что можно было с ее помощью сказать, сказано титанами, и теперь салоны прокрапливают брызги повторов и потуги имитаторов.

Слева от Селима висели две картины Андрея Горгоца: портрет женщины в черной шляпе с широкими полями и натюрморт с кружкой золотистого пива, раками, судя по красному цвету, уже побывавшими в кипятке, и рядом с ними – тоже золотистые спинки двух рыбин, по замыслу художника – неотъемлемого атрибута пивного пиршества. И Дарию показалось, что кружка, в которой так зримо угадывалась пенистая (не путать с пенисом) каемка пива, немного наклонена и, если ее нечаянно задеть, она непременно перевернется. Явно нарушенные пропорции и преднамеренно искаженная перспектива – тоже уклон в сторону авангардизма…

Их встретила заведующая Домом культуры белокурая Розанна (Роза и Анна), кажется, не в меру пшеничная, особенно по части нижней половины тела. Погрузневшая буренушка, возвращающаяся после выпаса на жирном клеверище. Да и туфли на низком каблуке усугубляли… Впрочем, Розанна и в молодости не ходила на шпильках, мешала ее очаровательная косолапость… И белокурая не от природы – от перекиси водорода или же лондотона… Однако близкая знакомая Дария. Еще по юношеским годам, по танцплощадкам, которых в Юрмале было столько же, сколько насчитывалось здравниц.

Когда им негде было уединиться, они отправлялись в дюны и, найдя берложку, занимались глупостями. Иногда к ним подкрадывались онанисты, и тогда Дарий гнался за ними или же бросал в их сторону пустую бутылку из-под вина. Ее любимая позитура «апате»… «шалашик», но только на природе, в обнимку с деревцом… В помещении же, когда не надо остерегаться гнусных подглядывателей, Розанне больше всего по вкусу «кабаний удар», в чем когда-то Дарий был неплохим исполнителем. А разве во время «бычьего удара» он был другим?

Дарий стоял возле своих картин, когда Розанна произнесла:

– Я что-то не помню этого места. Я вообще не понимаю, что передо мной… – это она о «Последнем закате», который принес Дарий.

Пандора толкнула его локтем: мол, а что я говорила, мазня и только. Но он так взглянул на Пандору, что та мгновенно прикусила язык.

– Это Рижский залив во время заката, – пояснил Дарий, подойдя к Розанне. – А что тебе не нравится?

– Дело не в этом, просто я растерялась… Такое впечатление, будто я попала в детство, когда впервые увидела заходящее солнце… – И глаза у строгой Розанны увлажнились и, видимо, чтобы скрыть нахлынувший сантимент, она отвернулась и вышла из зала. А возвратившись, спросила, где бы Дарий пожелал повесить свои картины – с каким художником рядом?

– С Кефалом. Если, конечно, его тут представят.

– Да, разумеется, мне уже звонила его дочь и обещала привезти две картины…

– Прекрасно, и, если не возражаешь, помести нас вместе. Розанна задумалась.

– Говорят, он все сжег… Я этого никогда не пойму, – она развела руками, словно призывая в свидетели висящие на стенах полотна. – Впрочем, это на него похоже. Был случай, когда одну из чужих картин на республиканской выставке он облил гуашью. Ему показалось, что художник бессовестно скопировал Левитана, и это вывело его из себя. Вообще это был неуправляемый человек.

– Но зато настоящий художник. Я думаю, что по свету ходит очень много его полотен, так что не все потеряно…

– После публикации о его трагической смерти его произведения будут стоить очень дорого. Даже мой небогатый Дом культуры готов сейчас купить любую из его вещей. Постараемся найти спонсора, обратимся в Думу… Что-нибудь предпримем, чтобы город имел в собственности его картины. Память о таком художнике… Впрочем, хватит о грустном, я приглашаю тебя с твоей очаровательной супругой на открытие выставки… Придешь?

– Вряд ли… Не люблю такие сборища… А напиться могу и у себя дома…

– Зазнаешься? – Розанна улыбнулась и провела рукой по рукаву Дария. – А помнишь свою первую выставку?

– Еще бы, упился, как свинья… – но он мог бы еще напомнить Розанне, куда после выставки они с ней направились и сколько времени провели в постели. Однако рядом дышала Пандора, и вспоминать прошлое в ее присутствии – это то же самое, что чиркать спичками над бочкой, полной бензина.

«Женщина с кошкой», судя по всему, особого впечатления на Розанну не произвела. Но она все же сделала переглядку с Пандорой, видимо, ища в ее чертах сходство с портретом…

– Это что-то новенькое. Все экспериментируешь?

– Да нет, просто захотелось попробовать себя в иной стилистике. Ты сама все время упрекала меня в тематической зажатости, теперь – получи… А что, есть претензии?

Розана пожала плечами и снова дотронулась до рукава Дария.

– Это, разумеется, дело художника… Посмотрим, как твой поиск оценят публика и пресса… Кстати, на выставку должна заглянуть наша президентша… Так что держись…

Уже по пути к дому Пандора сказала:

– Небось, трахался с Розанной?

– С чего ты это взяла?

– Ну, она так нежно поглаживала тебя по руке. Я, как женщина, этот жест поняла однозначно.

Дарий полез в карман за сигаретами.

– Я рад, что с выставкой наконец все улажено и что мои вещи будут висеть рядом с картинами Кефала…

– А мне он противен. Даже мертвый противен… Я как вспомню его приставания с его огромным… таким мясистым членистоногим змеем… И не строй из себя невинность, ты в это время пытался соблазнить какую-то молоденькую дурочку, которая была у него в номере…

– Ты хочешь сказать, что Кефал приставал к тебе с моего молчаливого позволения?

– Да, с твоего подлого молчаливого не-вме-ша-тель-ства. Ты не мог не видеть, что он ко мне подлащивается. Если видела я, как ты лез под юбку той девчонки, то как ты мог не видеть меня, когда Кефал пытался всунуть мне в рот своего членистоногого змея?