Пророки и поэты - И Гарин

Шекспир столь злободневен, что, когда Гамлет выходит на сцену с книгой в руках, вполне можно допустить, что книгу эту могли написать Франсуаза Саган или Голдинг... Модернизм Шекспира в том, что Гамлет может быть в равной мере героем Сартра, Камю или Мальро, даже - Сэмюэла Беккета. Последнее - не моя находка, мир Шекспира очень даже напоминает мир ожидания Годо: и там, и здесь, как писала "Фигаро литерэр", "потрясение всех основ мироздания, всех добродетелей и всякой справедливости, универсальная насмешка, снижение человека до уровня нагого, больного, в гнойных нарывах тела, валяющегося в грязи, в дерьме".

Жестокость хроник, скепсис Гамлета, печаль Просперо, апокалиптические настроения последних пьес, символизм Шекспира - все сближало Страстного Пилигрима с идеями и изобразительными средствами драм абсурда. Одиночество героев Беккета на пустой сцене, распад связей у Жака Ануя, театр жестокости Арто, всеиздевка Пинтера, Адамова и Жене - все это отголоски Шекспира в эпоху Освенцима и ГУЛАГа. Самое любопытное, что сам Шекспир оказался вполне приспособленным для таких постановок Жана Вилларда, вполне созвучных настроениям фарсов Ионеско.

Самую замечательную пьесу Беккета "В ожидании Годо" нередко сравнивают с Гамлетом. Модернисты принимают Шекспира как собрата, как отца, как современника. Шекспир потому вечно актуален, что своим модернизмом упредил время, провидел человека будущего.

Шекспир по сей день не сходит со сцен мира именно потому, что сохранил и злободневность, и силу, и провиденциальную мощь. Отразив вечную компоненту человеческого, он не может устареть. Все черты, которые Хаузер приписывал маньеризму Шекспира, в первую очередь вечно кризисное духовное состояние, есть характерные признаки модернизма.

Он всегда смешивает индивидуальные и условные характеристики,

сложные с простыми, наиболее утонченные с примитивными и грубыми...

отсутствие единообразия и последовательности в изображении характеров,

немотивированные изменения и противоречия в развитии их,

самохарактеристики и самообъяснения в монологах и репликах в сторону,

отсутствие перспективы в утверждениях относительно себя и своих

противников, их комментарии, которые всегда надо понимать буквально,

большое количество высказываний, не связанных с характером говорящего,

небрежность поэта, забывающего подчас, кто произносит речь - не то

Глостер, не то Лир или вообще Тимон, а не Лир, - часто вкладывающего в

уста персонажей строки, имеющие чисто лирическую, музыкальную функцию,

служащие для создания определенной атмосферы, нередко говорящей их

устами... Нерасторжимое сочетание естественности и условности

показывает, что форму драматургии Шекспира можно понять только в свете

маньеризма. Постоянное смешение трагического и комического, смешанный

характер троп, резкий контраст между конкретным и абстрактным,

чувственными и интеллектуальными элементами языка, нарочито

подчеркнутая композиция (например, повторение мотива неблагодарности

детей в "Короле Лире"), подчеркивание алогичного, непостижимого и

противоречивого в человеческой жизни - все это свидетельства, что за

исходный момент анализа следует взять маньеризм.

Нет, - модернизм! То, что любят именовать "кризисом Ренессанса", было модернизмом времени, новой парадигмой, свежей перспективой, неповторимой точкой зрения на мир: "Что реально и что не реально стало проблемой, словом, сама реальность стала проблематичной".

Шекспир - модернист, осознавший дисгармонию мира, но модернист особого рода: вопреки Ортеге он бежит от действительности посредством ее.

J'aime la majeste des souffrances humaines. А возможно ли оно - величие страданий! Пострясающий копьем отвечает: да, вот оно! Вот - поэзия!

Даже когда речь идет о самом устойчивом и вдохновенном из шекспировских увлечений - о любви к музыке, чувствуется вполне современная издевка: "Поплюйте и настраивайте снова", "божественная песня! И душа его воспарит! Не странно ли, что овечьи кишки способны так вытягивать из человека душу?".

Как и все модернисты, он нашел, может быть, самый эффективный выход из отчаяния, облекая жестокость в саркастическую форму. Он попытался исправить нравы буффонадой или, говоря словами Джонсона, очистить умы от притворства.

Модернизм Шекспира усиливался с ростом мастерства и в наибольшей мере проявился в так называемых романтических драмах последнего периода творчества. Здесь - полный набор модернистских приемов: фарсовость, обилие символов, многослойность, фантастика, алогичность, новизна и многообразие художественных средств.

В Шекспире уже есть Джойс, и Кафка, и Бергман, и Беккет, и Ионеско. Считая мировую драматургию - от Корнеля до Брехта - дидактически риторической, Ионеско признавал, что в фарсе "Король умирает" опирался на шекспировский трагизм. У Шекспира нет диалога как средства установления истины или просто формы коммуникации. Диалог-разговор отшельников, замкнутых в себе. В этом диалоге никто не ищет общечеловеческого начала, напротив, разум плутает по извилистым тропам индивидуального сознания. Подлинные духовные глубины каждого героя раскрываются не в диалоге, а в монологе, шекспировском варианте потока сознания. Персонажи Великого Вила, в сущности, беседуют сами с собой, ибо они внутренне разобщены и находятся в состоянии непрерывной распри с самими собой.

Подобно тому как традиция и новаторство неотрывны в творчестве самого Шекспира, подобно этому новаторство в освоении Шекспира неотделимо от вечной компоненты человеческой культуры. Можно осовременивать Шекспира - нельзя актуализировать вечность в нем.

Проблема адаптации Шекспира - это проблема не интерпретации, а модернизации.

Часто удивляются, а то и возмущаются смелыми попытками театра

внести в атмосферу шекспировской драматургии современные нам черты или

реалии (в постановке Теренса Грея в 30-х годах катание на роликах в

"Двенадцатой ночи" или шарманка в руках Шейлока, грузинская горская

песня в "Короле Лире" в Тбилиси и т. д.). Однако следовало бы

воспользоваться опытом театра для более глубокого понимания как

проблемы адаптации Шекспира, так и проблемы адаптации у Шекспира. Сам

Шекспир далек от педантического отображения, например, античной

атмосферы; Цезарь входит в ночной рубахе, а римляне приветствуют

Кориолана точно так, как лондонцы шекспировского времени

приветствовали бы графа Эссекса.

Из англо-американских адаптации достаточно вспомнить целый

гамлетовский цикл Перси Маккея под общим названием "Тайна Гамлета,

короля Дании, или Как нам угодно", состоящий из четырех пьес

"Привидение Эльсинора", "Шут в Райском Саду", "Оден и Кристус" и "Змея

в оранжерее", - и представляющий собой попытку создания на

шекспировском материале совершенно нового произведения, насквозь

пронизанного чувством безысходного пессимизма. Из немецкой

действительности - перевод и обработку "Макбета" Шиллером,

стихотворение Фрейлиграта "Германия - это Гамлет". Гауптмановские

адаптации Шекспира и юбилейную статью Гюнтера Грасса в 1964 году "Пре

и постистория трагедии о Кориолане, начиная с Ливия и Плутарха, через

Шекспира, до Брехта и меня".

И, наконец, самым ярким примером адаптации Шекспира в XX веке

пока является блестящий фильм японского кинорежиссера Куросавы

"Кровавый престол", снятый полностью по мотивам и даже, можно сказать,

по сюжету "Макбета".

Современное понимание Шекспира содержит в себе частицу нашей

современности, и мы имеем дело со своеобразным обоюдным процессом: не

только Шекспир воздействует на нас, вносит свежую струю в однообразный

быт современной цивилизации, но и современность XX века тоже обогащает

наше понимание Шекспира. Современная интерпретация - это в то же время

и обогащение самого понятия "Шекспир", а обогащенный таким путем

Шекспир со своей стороны помогает нам лучше понять нашу современность.

Современность, таким образом, является также отношением данной

конкретной эпохи к прошлому, активной ролью прошлой культуры, степенью

ее жизнеспособности в новое время.

Каждая эпоха искала и находила своего Пушкина и своего Шекспира. Там, где реалисты видели психологическую достоверность и зеркальную точность, модернисты обнаруживали мифологичность, символизм, подсознательность, глубинную суть человека и бытия. Шекспир не случайно стал пробным камнем современного модернизма - слишком многое в нем отвечало духу Джойса и Беккета.

XX век в своем отношении к Шекспиру синтезировал все времена, доведя все восторги и все отрицания до степени гротеска. Не знаю, где или у кого Хаксли заимствовал свой "Прекрасный новый мир", но эти слова - Brave new world - впервые начертаны пером Шекспира. Шекспир - целиком во мне, признавалась Айрис Мердок, и эти слова могут повторить все крупнейшие писатели земли. Александра Блока вдохновляли макбетовские "пузыри земли", Фолкнера - "шум и ярость"...