Том 6. Заклинательница змей - Федор Сологуб

— Ну что вы, Леночка! — возразил Шубников. — У Шкуратовой не хватит на это смелости.

— Наймет кого ни есть, — говорила Ленка. — Продажных людей везде много, за сто рублей всякую пакость сделают. Да и сам Шкуратов очень малосимпатичный. Воображает себя красавцем! Вот-то уж на красавца не похож! Точно его из пшеничной голубой муки испекли, в печке подрумянили да белужьи глаза всунули.

Шубников сказал недовольным голосом, задетый тем, что какая-то Ленка туда же судит да рядит о мужчинах его круга:

— Уж вы очень разборчивы, Леночка! Шкуратов во всех смыслах хоть куда и малый умный.

— У себя в лавке, — возразила Ленка, — а разговоры-то его не так чтобы уж слишком бойкие. Ну, я от этой камеи отказывалась, а он навязал. Да еще рассказал, — вообразил, что мне это очень приятно будет, — что его жена видела эту камею у Грабилина. Понравилась ей, просила подарить, а он сказал: «Зачем кокетничала с Хоровичем? вот и не подарю». Потом купил, мне принес.

— Дорого заплатил, надо полагать! — сказал Шубников. — Грабилин и всегда лупил недешево, а как у него великий князь покупки сделал, так с тех пор он совсем осатанел. Оправдывает свою фамилию. Вам счастье, Леночка.

— Очень мне надо! — пренебрежительно сказала Ленка. — Я бы и совсем не взяла, да кстати догадалась, как избавиться. Сегодня жена Шкуратова именинница. Пока он в своем лабазе сидит, я пошлю эту брошку к ней с Диночкой, чтобы отдала на кухне. Пусть думает, что муж все-таки купил ей в подарок.

Шубников сказал насмешливо:

— Вы воображаете, Леночка, что вашу Диночку никто в городе не знает. Особенно по соседству, — ведь Шкуратовы чуть не рядом с вами живут. Шкуратова сразу догадается, в чем дело, и своему благоверному глаза выцарапает.

Ленка усмехнулась. Сказала:

— Это уж не моя забота.

Выбежала из комнаты и чрез несколько минут вернулась уже без брошки. Мефистофель, воплощенный в Шубникове, злорадно хохотал:

— Воображаю, какой именинный пирог она ему поднесет! — кричал он. — С пылу, с жару, и начинки не пожалеет.

— Напрасно воображаете, — спокойно возразила Ленка, — моя Диночка знает, как надо сделать. На глаза Шкуратовой она не попадется, а прислугу научит, что сказать.

— А они все-таки насплетничают! — злорадствовал Шубников.

— Нет, — говорила Ленка, — эти люди друг друга не выдадут.

— Сама Шкуратова увидит, — не сдавался злорадный.

Ленка усмехнулась. Сказала:

— Авось не увидит. А если Шкуратова ее случайно и увидит в людской или кухне, Диночка скажет: пришла в гости, горничная знакомая, — или скажет: забежала к кухарке спросить, как у вас тесто на пироги ставится. Все обойдется вполне благополучно. А на будущее время Шкуратов поостережется ко мне прилипать.

— Шутки шутками, Леночка, а ведь у меня к вам серьезное дело.

Шубников сделал значительное лицо, но на всякий случай подмигнул Ленке, и в тоне его оставался свойственный ему налет шутовства.

Ленка опустила глаза. На ее лице выразилась скука. Она сказала тихо:

— Ну что ж, обсказывайте ваше дело.

Она оперлась локтями о стол и сидела, готовая слушать, равнодушная и строгая, как усталая учительница, которой надобно, как ни надоело, выслушать ответ ученика. Шубников на минуту почувствовал себя неловко, — далекие воспоминания порядочности шевельнулись в его сознании, — но это сознание немедленно же опять подчинилось бытию, и Шубников принялся обсказывать, в чем дело и что должна сделать Ленка. Чтобы Ленка не вообразила, что она уж очень нужна, он скрыл от нее самое существенное, — намерение Горелова оставить завещание в пользу рабочих и совсем лишить Николая доли в наследстве. Осталось только соперничество отца и сына в любви к фабричной работнице.

Ленка выслушала и сказала:

— Пустое. Ничего из этого не выйдет.

Шубников попытался подольститься:

— Уж это, Леночка, от вашего искусства зависит, а вы — известная очаровательница, и против вас никто не устоит.

Но Ленка даже не улыбнулась. Она говорила уверенно и спокойно:

— Я Веру хорошо знаю. Она с таким типом, как Николай Иванович, никогда не спутается.

— Чем это вам Николай Иванович не угодил? — досадливо спросил Шубников.

Ленка спокойно продолжала:

— Да она и ни с кем путаться не станет. Она Соснягина любит. Не такая она, чтобы на хозяйские подачки польститься.

Шубников сказал злорадно:

— Однако она один раз уже приходила ночью к Горелову, в его домик укромный.

— Не врете, так правда, — с легонькою усмешечкою отозвалась Ленка. — Только если в самом деле у них так далеко зашло, так я-то что же могу сделать? Приворотной травы у меня нет, и отврат-корня нет. За этим уж вы идите к бабушке Мартемьяне в Рощенье.

Как ни бился Шубников, Ленка стояла на своем. Наконец, видя, что ничего не выходит, Шубников рассказал ей про ссору Горелова с сыном и про завещание. Для пущей убедительности прибавил:

— Про завещание мне сам Иван Андреевич говорил. Уж очень рассердился на сына. Видите, Леночка, как это важно, — отвести его от Веры. Да теперь это и не так уж трудно. Сгоряча он согласился, а потом одумается, да такая милая особа найдется, как вы, так ему жалко станет отдавать все совсем чужим людям. Выходит, что вы и для самого Горелова, и для его семьи хорошее дело сделаете.

Ленка оживилась. Слушала с интересом. Выспрашивала подробности. Наконец, когда уже видно было, что Шубников рассказал все, Ленка вздохнула и сказала:

— Если рабочим, так это — дело хорошее, я мешать не стану. Не все господам хорошим, пусть иногда и простому люду рабочему вкусный кусок достанется. Думка мне сказывала, — в гореловских погребах, да в ледниках, да в подвалах, да в чуланчиках всяких чего-чего не напасено, да всего помногу, точно на целый полк, — мясо соленое, и мясо копченое, и ветчина, и сыры, масло бочками на льду стоит, бочки меду, сахару, кофе пудами, чай самый лучший цыбиками, всякое соленье, варенье, — целые сотни банок больших и малых, с рыжичками, с груздочками, с брусникой, с яблоками мочеными, — муки всякой, круп разных столько, что в три года не прожрать, белые грибы сушеные точно на большой монастырь, висят саженными нитками, и привозного товару обжорного самого хорошего столько, что в час не перечтешь, консервы рыбные, консервы мясные, сибирские рыбные Плотникова, и французские сардины Кано, и большой погреб вин шампанских, бургонских, бордосских, рейнских, венгерских, кахетинских, малаги, хереса бочки, кианти, асти, лакрмакристи, ликеры, наливки, настойки, водки, меда польские лежалые, — едят-пьют, как богатыри святорусские. Все на доходы от фабрик. А у рабочих редечка триха, да редечка ломтиха, да редечка так, а покушать вкусно да сладко и они бы сумели.

Шубников прослушал не без удовольствия этот перечень гореловских съестных и питейных запасов, смакуя в своем воображении все эти прелести. Но вдруг вспомнил, зачем сюда пришел. Принялся уговаривать:

— Поймите, Леночка, рабочие вам ни копейки не дадут, а Николай Иванович вам будет благодарен. Кроме того, что вам даст Иван Андреевич, — а вы знаете, он щедрый, — и от Николая Ивановича вы получите.

— Сколько? — спросила Ленка со спокойным любопытством.

— Ну, он не пожалеет. Пятьсот рублей даст, — отвечал Шубников.

Ленка пренебрежительно усмехнулась. Шубников сообразил, что, хотя для Ленки пятьсот рублей должны быть большие деньги, но ведь дело идет о наследстве в несколько миллионов. И он прибавил:

— Даже тысячу рублей даст.

— Не густо! — сказала Ленка. — Да и то, когда он даст?

— Как только дело будет сделано, — сказал Шубников.

— На посуле, как на стуле, — отвечала Ленка. — Нет, что-то мне не хочется в это дело путаться. Еще что из этого выйдет, а меня Бог знает как назовут.

— Кто назовет? рабочие, что ли? — презрительно сказал Шубников. — Плюньте на них!

— Не одни рабочие, и в городе могут осудить, — сказала Ленка. — Будут кликать фабрикантовою услужницею.

Шубников покраснел от злости:

— Ну хорошо, — шипел он, — я буду помнить, что вы не хотели мне помочь. Да и не мне, — что тут я! — и Милочке, и Любови Николаевне.

— Что мне в чужие семейные дела путаться! — упрямо говорила Ленка.

В это время на пороге появилась Диночка. Негромко сказала:

— Простите, барышня. На одну минутку, пожалуйста, выйдите.

Ленка извинилась и вышла. Сразу догадалась, что ее зовет мать. Знала, что все это время старуха, жуя свой завтрак, то и дело подбегала тихонько в мягких туфлях к запертой ее двери, таилась за дверью и слушала. Ленка прибежала в кухню.

Там сидела на деревянном стуле у большого белого стола Ленкина мать, тощая высокая старуха. Ее лицо изобличало долголетнюю привязанность к водке, а порядливый новый костюм свидетельствовал о заботах дочери. Край стола, где сидела старуха, был прикрыт салфеткою; здесь стояла бутылка пива, из которой последнее уже было вылито в стакан; видны были остатки завтрака и сыр. На плите грелся коричневый объемистый кофейник, — старуха расширила теперь круг своих привязанностей и, оставаясь пьяницею, стала кофейницею.