Дети леса, дети звезд - Мерри Джинн

— Почему твои соплеменники живут в горах? — спросил он некоторое время спустя.

— Они хотели бы найти себе место поудобнее, — поразмыслив, ответил Блейки. — Потом привезут туда жен, детей, построят свои города, будут в них жить. Ну вот, как старые люди.

— Это хорошее намерение, — озадаченно ответил сфинкс. — А почему ты их боишься?

— Потому что мне было с ними скучно, и я ушел один, никого не спросив, — скривился Блейки. — Наверное, они до сих пор на меня сердятся.

— А! И ты думаешь, что если вернешься с другом, тебя будут ругать меньше?

— Ну, я на это очень надеюсь.

Сфинкс улыбнулся, услышав, как Блейки с явным удовольствием воспользовался заведомо детской отмазкой. Любопытство играло, да, все-таки свой поиск сородичей сфинкс мог начать в любой момент, а вот будет ли у него возможность посмотреть на соплеменников Мастера? И что-то в реакциях Блейки ему подсказывало, что эти люди не любят мимохожих бродяг.

— А что, люди в Хабар часто заходят? — спросил он Блейки, когда они выбирали место для ночлега на довольно-таки каменистом склоне. Теперь, когда город остался далеко позади, можно было и поинтересоваться диковиной.

— Тесла сам туда ходил, — гордо, как будто сам был к этим походам причастен, отозвался Блейки. — Там в домах много любопытного найти можно. Старые люди, говорил старик, убежали почему-то из города, бросили все, что могли. Поисковики весь пластик и металлы выбирают до последнего кусочка, нормально так, а пластобетон кувалдой не пробьешь. И странно еще, что там особо ничего не растет. Вон, если тот же Зурташ оставить, так там через два года лес будет, как будто никто и не жил, а Хабар стоит и стоит себе, как врезанный. Я думаю, там, как в моем мире, верхний слой почвы специально обрабатывали, есть такая практика, а растения уже в контейнеры высаживали.

— А ваша база, она такая же, как города старых людей? — спросил Грин, укладываясь.

— Нет, база немного другая. Впрочем, я ее и не рассматривал особо, так, схемы, и дорога из казармы в столовую. Вот, кстати, помнишь, я про каменную статую рассказывал?

— Про горгулью, которая на вас нападала?

— Не на нас, а на нашего пилота, а летал он вживую, кстати, в сторону Каштала.

— Блейки, — серьезно сказал Грин, — запомни, пожалуйста: когда ты разговариваешь с людьми, ты можешь смотреть в лицо. Но когда ты идешь по лесу, смотри внимательно, и если увидишь незнакомое существо, уйди с дороги. Если это невозможно, постарайся смотреть ему на лапы и стоять тихо. А лучше просто сядь и сиди, опустив глаза. Если все будет хорошо, вы разойдетесь по-мирному.

— А если нет?

Но сфинкс уже закрыл глаза и притворился, что не расслышал вопроса.

Болтать с Блейки было легко, а серьезно разговаривать — трудно, и Грин оставил свои мысли при себе. Он вообще не любил делиться обрывками размышлений, и сейчас, под тревожное шуршание ветра и снега, вспоминал все, что знал, о старых людях.

«Те, которые ушли», оставили двойственный отпечаток на планете: с одной стороны, они были мастерами, которыми гордились. Прочность, изящество и тонкость их работ были поразительны. Их книги перепечатывали множество раз, боялись потерять хоть слово. Все промышленные гильдии были основаны ими. Все известные Грину человеческие наречия имели в основе один язык — язык старых людей. Медные рудники, на которые шли Блейки и Грин, тоже начинали разрабатывать старые люди, возможно, те самые, которые когда-то жили в Хабар. С другой стороны, о том, что старые люди растворились в веках, как будто бы никто особо не печалился, как не жалеют об обильном урожае, вовремя и разумно употребленном.

Если бы Грин спросил Блейки, отчего так, Блейки бы объяснил, что города, книги, основы ремесел, да и сами ремесла были наследием от первых людей-колонистов, а потом как-то странно пошла на планете эта колонизация, но Блейки уже уютно устроился между пушистых лап, прижался к теплому брюху и время от времени вздрагивал во сне.

За тонкой шелковой стенкой палатки ветер поменял направление: теперь он дул с гор, морозный, пронизывающий, свистел и завывал в близких скалах Каштала на другом берегу реки, а сфинксу в полудреме казалось, что это старуха Зима постепенно стряхивает морщины, распускает длинные, уже не седые, а просто белые волосы, поет протяжно, и зовет, зовет за собой…

Блейки проснулся от холода: мороз пробирал до костей. Стуча зубами, Блейки обнял Грина в поисках тепла и аж подскочил от неожиданности: шерсть лежащего рядом зверя заледенела, глаза были закрыты, но дышал сфинкс глубоко и размеренно. Блейки выскочил на предрассветный розовый снег и кинулся собирать дрова для костра, с хрустом обламывая звонкие заиндевевшие ветки. Грин вылез наружу, когда вершины далеких гор вспыхнули ярко-красным, ленивым движением хвоста разжег огонь, такой же ослепительно-яркий, как солнце, которое к тому времени уже соизволило выкатиться из-за гор, и опять застыл, словно памятник самому себе.

Блейки было не до красот природы: он растопил в кружке воду, вытащил из глубин походной сумки плитку меда со степными травами — подарок заботливой Гани — развел кипятком и отпаивал сфинкса, пока тот не закашлялся и не посмотрел на человека более осмысленно.

— Приснилось что-то? — озабоченно спросил Блейки, быстро-быстро складывая пожитки.

Грин помотал головой. Теперь вид у него был взъерошенный и обалделый:

— Нам надо во что бы то ни стало выйти к людям, — сказал он. — Слишком холодно. Еще немного в одиночестве, и я совсем потеряюсь. В общем, мне надо отогреться, а то я стал забывать вкус людей.

— По карте всего полдня пути, куда мы денемся, — нарочито беззаботно ответил Блейки, хотя у него как-то нехорошо екнуло внутри. — А про вкус, ты это, в смысле, как?

— Меня иногда зовет что-то или кто-то, — смущенно признался Грин, по брюхо проваливаясь в очередной сугроб, — и тогда становится очень соблазнительно раствориться в звериной своей части, если ты понимаешь, о чем я.

Блейки кивнул. Он не стал тратить дыхание на слова: холодно было так, что даже вдыхать воздух через рот было больно. Снег искрил на солнце, слепил, замедлял движения, и порой Блейки проваливался чуть ли не по пояс. Сфинксу было проще. Он шел на широких лапах, словно на снегоступах, а там, где проваливался, помогал себе крыльями. Они одолели еще два перелеска, незаметно для себя забрав от реки на северо-восток, к высокому хребту Акта, а речной берег остался далеко внизу, в этой части течения непроходимый, стиснутый почти что отвесными скалами Каштала.

На следующий день, потратив большую его часть на очередное взгорье, Грин и Блейки увидели на противоположном склоне открывшейся им горы ложе Паленого ручья, высокие трубы Салковского плавильного завода, строй длинных холостяцких бараков и беспорядочную россыпь двухэтажных бревенчатых домов под блестящими крышами.