Красный сокол - Владимир Шморгун

Вся эта чехарда с самолетами и отзывом лучших пилотов не могла не вызвать у командиров соединений глухого раздражения. К тому же ревность к неограниченным правам командира штрафного полка вызывала у некоторых ненависть к майору с генеральскими полномочиями. Это расхождение портило кровь и Громову. Он послал представление на присвоение своему помощнику звания подполковника. Каково же было общее удивление в стане завистников и поклонников молодого заместителя, когда из штаба ВВС пришла телеграмма, что Федорову Ивану Евграфовичу присвоено звание полковника еще в феврале сорокового года. Когда об этом сообщили Федорову, Иван растроганно признался перед Михаилом Михайловичем, как перед батюшкой:

— Каюсь. Я Пухина недолюбливал. Когда меня назначили командиром полка и с началом Карело-финской кампании полк переподчинили образовавшемуся фронту, меня все время грабили. Можете представить мое положение? Только подготовлю летчиков к боевым вылетам, как поступает приказ отправить их на пополнение в другие подразделения фронта. Просьбы включить полк в боевые действия остались без внимания. Более того, в феврале сорокового года подчистили всех, кого можно было, и остался я гол как сокол с одним У-2 и случайным бомбардировщиком. А тут пришла телеграмма отправить этот бомбовоз под Мурманск. Я самовольно посадил в него шесть «безлошадных» летчиков и подался к Борису Сафонову. По существу, удрал, временно, так сказать, отлучился на фронт. Не мог я допустить, чтоб война продолжалась без меня. Так и воевал я на Севере, выходит, командиром полка без… полка. Скрытно. Боялся, что меня накажут за самоволку. Сбитые в бою самолеты поэтому не учитывались. Молился Богу, чтоб меня не поперли из майоров снова в капитаны, как после Испании… — Старался загладить свой грех боевыми вылетами и заручиться поддержкой командования Северного флота. По окончании финской кампании я вернулся в родную бригаду, радуясь, что меня, как резервиста, Пухин забыл. Приказ не дошел до меня. Застрял на фронте. Полк как бы растворился. Мне тогда не до послужного списка было. А другим — и подавно. Оказывается, Галланд называл меня при встрече полковником не ради красного словца. Он знал обо мне то, о чем я даже не догадывался. Вот в чем суть дела. Все заискивают или ненавидят. А теперь, с четырьмя шпалами, и вовсе замусолят.

— Не волнуйся. Держи хвост трубой — и все образуется, как в лучших домах Люксембурга, — заключил генерал, давая знать, что исповедь закончена. Пора вернуться к суете текущего дня.

К концу сентября многие штрафники имели на своем счету по два-три и более сбитых самолетов противника, но официально им эти победы не засчитывались. Чтобы как-то удерживать их на высоком моральном уровне, Иван Евграфович уговорил командарма представить группу наиболее отличившихся пилотов к реабилитации. Подготовил приказ о награждении и ходатайство перед командующим фронтом о снятии судимости. Представленные характеристики на шестерых осужденных, в том числе и на Компанийца, положили вместе с прошением о помиловании на стол командующего фронтом Конева. Иван Степанович хотел было уже наложить резолюцию на углу ходатайства «В приказ» и расписаться, как вдруг ему позвонил командир триста шестнадцатой стрелковой дивизии с просьбой подкрепить «язычок» зенитной артиллерией. Уж больно досаждают ему «юнкерсы».

— А как выполняется мое приказание, чтобы истребители целый день барражировали над выступом? — сурово осведомился Конев.

— После обеда были они. Даже сбили «раму», а с утра не было их. Не видно было, — пожаловался командир на летчиков, не задумываясь над последствием своего легкомыслия в условиях ожесточенного внедрения приказа Верховного № 227.

Командир дивизии не подозревал, что командующий фронтом искал повода показать всему командирскому корпусу, как необходимо действовать в случаях невыполнения подчиненными отданного приказа в соответствии с призывом партии: «Ни шагу назад».

— Срочно доложите в штаб, и я приму меры, — сердито бросил трубку командующий и тут же вызвал начальника контрразведки:

— Немедленно выявить, кто обязан был патрулировать «апендикс» и расстрелять барбосов за грубое нарушение боевого устава.

Наступление немцев на юге набирало силу. Фронт от Курска до Ростова сдвинулся и за лето докатился до реки Дон на всем его протяжении, а полчища Манштейна прорвались в Ставрополье и на Кубань.

Приказ Верховного «Ни шагу назад» тоже накапливал злость и энергию обороняющихся не только на юге. На Центральном фронте эта ожесточенная энергия направлялась командованием на пресечение малейшего проявления паники, трусости и недисциплинированности.

Отступающих на юге толпами расстреливали из пулеметов заградительные отряды, созданные органами «СМЕРШа». Конев, избравший, как и Жуков, жесткий, не терпящий возражения стиль руководства, искал повода в эти трудные драматичные дни эффектно проявить свою безграничную власть и решимость держать в узде как своих подчиненных, так и тонкие нити управления войсками. К авиаторам он относился благосклонно. Но когда ему доложили, что «апендикс» был отдан под контроль штрафникам, он пуще прежнего настроился расправиться с разгильдяями. Да так, чтобы другим неповадно было игнорировать его распоряжения. Поэтому он приказал выстроить весь личный состав истребительного полка и на его глазах расстрелять виновников наплевательского отношения к приказам свыше по всем правилам военной экзекуции.

Комендантский взвод вырыл ров в человеческий рост и приготовился совершить разработанный до мелочи ритуал расстрела и погребения преступников в полевых условиях. Обычно это делалось так: по бокам ямы выстраивалось каре из сослуживцев осужденных; напротив ямы — взвод или отделение исполнителей судебного решения; за спиной исполнителей поодаль располагались судьи, то есть командование части.

Провинившихся ставили на краю могилы. Зачитывался приговор: «Именем закона…» После чего подавалась команда: «По изменникам Родины — заряжай». Первое слово варьировалось в зависимости от содержания приговора: по предателям, по преступникам, по дезертирам, и так далее. Патрон затвором из патронника досылался в ствол, и винтовка приставлялась снова к ноге. По команде «На прицел изготовиться» винтовка вскидывалась прикладом к плечу. По команде «Пли» или «Огонь» производился залп.

После этого представитель «СМЕРШа» подходил к яме и делал контрольный выстрел. Саперы забрасывали яму грунтом, слегка утаптывая, разравнивая землю. Заместитель командира части подавал команду: «Подразделения, смирно! По местам расположения! Ша-а-гом марш». И войска повзводно, поротно, в определенном порядке проходили всем полком или дивизией по месту погребения расстрелянных.