Айша. Возвращение Айши. Дочь Мудрости - Генри Райдер Хаггард

Окончив обход пещер, мы вернулись к себе и пообедали: шел уже пятый час и мы все, особенно Лео, нуждались в подкреплении и отдыхе. В шесть часов мы вместе с Джобом зашли к Айше, и она окончательно запугала нашего бедного слугу, показав ему картины на глади воды. Она узнала от нас, что в семье у него семнадцать душ детей, и велела ему представить себе по возможности больше братьев и сестер, будто бы они собрались в отцовском доме. И вот на воде отразилась сценка из далекого прошлого — какой она запечатлелась в памяти нашего слуги. Некоторые из лиц видны были совершенно отчетливо, другие — смутно, как будто их смазали, или же у них резко подчеркивалась какая-нибудь одна черта: это происходило в тех случаях, когда Джоб плохо помнил наружность или помнил что-то общее для всего семейства, а вода отображала лишь его собственное представление. Тут следует иметь в виду, что Она была отнюдь не всесильна и, за очень редкими исключениями, могла воспроизвести на воде только то, что было запечатлено в памяти кого-либо из присутствующих, и только усилием его собственной воли. Но если местность была ей знакома, так было в случае с нами и вельботом, она могла отобразить на воде все происходящее как бы со стороны. Эта способность, однако, не распространялась на других. Она могла, например, показать, как выглядит изнутри часовня нашего колледжа, в том виде, в каком она мне запомнилась, но не в ее нынешнем: когда дело касалось других, эта ее способность строго ограничивалась воспроизведением того, что хранилось в их собственном сознании. Когда мы попытались показать ей, для ее развлечения, такие прославленные сооружения, как собор Святого Павла и парламент, и то и другое изображения оказались неполными; хотя мы и имели общее представление об их виде, но не могли припомнить всех архитектурных деталей, что, конечно же, портило эффект. Но растолковать все это Джобу было невозможно: он никак не хотел принять естественное объяснение феномена, который при кажущейся загадочности, в сущности, является замечательно совершенным образцом применения телепатии, а не проявлением черной магии, как считал наш слуга. Никогда не забуду дикого вопля, которым он разразился, увидев достаточно точные портреты своих братьев, давно уже разбредшихся по белому свету, так же как я не забуду и веселого смеха, каким Айша приветствовала его остолбенение. Испуган был и Лео: запустив пальцы в свои золотые кудри, он сказал, что по спине у него ползают мурашки.

Так мы развлекались почти целый час — все, кроме Джоба, который отказался от дальнейшего участия в общей забаве, но затем появились слуги и жестами показали, что Билали просит аудиенции. Ему было разрешено «подползти», что он и сделал с обычной своей неловкостью, сообщив, что все уже готово к танцу — дело только за тем, чтобы Она и белые чужеземцы осчастливили их своим присутствием. Мы поднялись, Айша накинула темную мантию (ту самую, кстати, в которой она волхвовала над огнем) прямо на белые покрывала, и мы отправились. Танец устраивался на свежем воздухе, на гладком каменистом плато перед большой пещерой. В пятнадцати шагах от входа были поставлены три табурета. Мы уселись на них и стали ждать, так как танцоров пока еще не было видно. Уже стемнело, но луна еще не взошла, и мы недоумевали, каким образом сможем посмотреть танец.

— Сейчас поймешь, — с легким смешком сказала Айша, когда Лео высказал свое недоумение вслух.

Только она успела это вымолвить, как со всех сторон, будто из-под земли, выросли темные фигуры с огромными пылающими факелами в руках. Языки огня были длиной в целый ярд. Человек пятьдесят танцоров — выглядели они сущими дьяволами — ринулись прямо на нас. Лео первый понял, что за факелы у них в руках.

— Боже! — воскликнул Лео. — Они держат подожженные трупы.

Я все смотрел и смотрел. Он был абсолютно прав — для освещения празднества использовались мумии из склепов.

Факельщики-танцоры складывали эти мумии крест-накрест шагах в двадцати от нас. Господи, как ужасно ревело и сверкало пламя этого огромного костра. Даже бочонки с дегтем не горели бы с такой неистовой силой. И это еще не все. Внезапно один здоровенный амахаггер схватил горящую человеческую руку, которая отвалилась от туловища, и умчался с ней в темноту. Вскоре он остановился, и в небо взметнулся высокий столб огня, освещая все кругом, и сам факел. То было тело женщины, привязанное к крепкому колу, вбитому в расщелину скалы: факельщик поджег ее волосы. Пробежав несколько шагов, факельщик запалил еще одну мумию, затем третью, четвертую; вскоре с трех сторон от нас яростно пылали человеческие тела: бальзам, влитый в их жилы, обладал такой горючей способностью, что из ушей и глаз вырывались языки огня длиной не менее фута.

Нерон, как известно, приказывал обмазывать живых христиан смолой и поджигать их для освещения своих садов; впервые с его времен мы присутствовали при подобном же спектакле, только, к счастью, вместо живых людей использовали мумии.

Мои скромные литературные способности не позволяют мне с достаточной выразительностью описать ужасное и отталкивающее величие действа, которое разворачивалось перед нами. Прежде всего, оно не только оскорбляло нравственное чувство, но и вызывало физическое неприятие. Было что-то вселяющее страх и в то же время завораживающее в использовании тел давно уже умерших людей для освещения оргий живущих; происходящее само по себе воспринималось как сатира на живых и мертвых. Конечно, прахом Цезаря — или то был прах Александра Македонского? — можно затыкать дыру в бочонке; однако прах этих цезарей, пришельцев из далекого прошлого, использовался, чтобы освещать дикую шаманскую пляску. Подобное применение, может быть, уготовано и нам, мы не будем иметь никакого значения в глазах наших энергичных потомков: многие из них не только не будут чтить нашу память, но и будут проклинать нас за то, что порождены нами в этой юдоли скорби.

Была в этом фантастическом действе и другая сторона, чисто физическая. Древние граждане Кора горели так же быстро и ярко, как и жили (я сужу по оставленным ими изваяниям и надписям). И было их великое множество. Как только очередная мумия сгорала по лодыжки, это происходило минут за двадцать, амахаггеры отшвыривали остатки ног пинками и тащили следующую. Костер бушевал все с той же силой, языки огня с треском и шипом взвивались на двадцать—тридцать футов, отбрасывая вокруг ослепительные отблески; а из темноты все выныривали и выныривали амахаггеры