Харама - Рафаэль Ферлосио

— Елки-палки, иностранец, вот чудак! Ну и тип!

— Я чуть не расхохотался ему в лицо.

Мигель сказал:

— Знаете, ребята, а ничего хорошего нет в том, что вы сделали.

— Это называется напаскудить, — подхватил Рикардо.

— А нам наплевать, как ты это называешь, — окрысился Федерико. — Держи при себе, и всем будет лучше.

— Нет уж, дудки, при себе держать не буду: я говорю, что это паскудное дело, это нахальство.

— Послушай, как тебя там, — вмешался парень из Аточи, — тебе никто не напаскудил, так ты и не лезь учить других, понял?

— Это на-халь-ство!

Остальные молча смотрели на них. Фернандо засмеялся.

— Страсти немного накалились… — прокомментировал он.

Парень из Аточи поднялся и подошел к Рикардо:

— Слушай-ка, ты, чего тебе надо? Будешь продолжать? Если хочешь нас разозлить, так и скажи, без всяких там подходов.

— Очень мне нужно злить вас или еще кого, но что я думаю, я выскажу, нравится вам это или нет: то, что сделали с кроликом, — это нахальство.

— Ты, я вижу, упрямишься!

— Ну и что?

— Мне это не нравится! Конец пришел!

— Тс-с, потише, парень, — вмешался Самуэль, — не надо так громко, и так все понятно. Без крика.

— Чему конец? — спросил Рикардо.

— Моему терпению!

— Ошибаешься!

Из-за стола послышался веселый голос Сакариаса:

— Эй, постойте-ка! Одну минутку! Дайте мне сказать.

Все обернулись к нему.

— Теперь, как я понимаю, после травли зайца гончими вы хотите устроить для нас состязание по боксу, не так ли? Я, со своей стороны, благодарю вас за это похвальное намерение, но прежде довожу до вашего сведения, что мое величество вполне удовлетворено тем, что оно уже видело, и не стоит трудиться дальше за те же деньги. Так что вас просят сесть на свои места, в другой раз как-нибудь, а на сегодня спорта хватит. Все согласны?

Смех и одобрительный гул.

— Молодец, Сакариас!

— Здорово сказал!

Парень из Аточи снова сел рядом с Лолитой и сказал ей вполголоса, кивая на Рикардо:

— Этот ваш приятель лопух порядочный…

Девушка возмутилась:

— А ты — чушка!

Мели прошептала Сакариасу на ухо:

— Ты великолепен…

Остальные стали просить Мигеля спеть.

Дон Марсиаль вытащил из кармана кремовый кисет и стал угощать табаком присутствующих. Чамарис сказал:

— Мы весь изведем. Еще на раз — и все.

— Табачок на то и существует, чтоб его изводить, — возразил дон Марсиаль, надевая куртку.

— На ночь вы останетесь без табаку. А что будете делать после ужина?

— Тем лучше. Не будет искушения. Чем меньше куришь, тем лучше для горла.

— А я про себя, — вмешался высокий мясник, — так скажу: куда легче мне воздержаться, когда кисет полон, чем когда он пуст.

— Это верно, — поддержал его коллега. — Стоит только остаться без табака, как тебе тут же страшно хочется курить. — И он принялся вертеть самокрутку.

— Вот именно, — сказал Клаудио, — по крайней мере, со мной так и бывает. Когда табачок есть, я кладу кисет на тумбочку и знаю, что могу запустить в него руку, как только мне захочется, и засыпаю спокойно, не покурив. Но стоит лишь оказаться без табака, тут уж совсем другое дело: ворочаюсь, ворочаюсь в постели и в конце концов встаю и начинаю собирать по карманам табачную пыль, только чтоб закурить. Понимаете, какая чушь получается?

— Всем нам, грешным, хочется делать все наоборот, — заметил Чамарис.

— У вас с табаком получается, как было у моей тещи с рисом, — сказал доп Марсиаль. — Всю войну она берегла килограмм риса, не потратила ни зернышка, и все только для того, чтобы не остаться без запаса и при случае сказать родным или знакомым, что рис у нее есть. А потом, когда война кончилась, пришлось его выбросить, потому что он заплесневел. Что вы на это скажете?

— А, вот в том-то и штука: она не горевала, что у нее нет риса. Она знала, что если не сварила из него в воскресенье хорошую паэлью, то единственно потому, что сама не захотела. Иначе говоря, риса она не ела, но ей не пришлось и горевать, что у нее его нет, — пояснил высокий мясник.

Кармело внимательно следил, как обугливается, догорая, спичка. Теперь заговорил Лусио:

— Тут большая разница: одно дело — когда тебя лишают чего-то, другое — когда ты сам отказываешься, зная, что можешь получить это, когда тебе вздумается. Таким вот путем ваша теща всю войну представляла себе, что ест этот свой единственный килограмм риса. Живот она не набивала, но, думая о своем рисе, воображала, что сыта.

— Совершенно верно, — согласился мужчина в белых туфлях. — Не хотеть — это одно, а не мочь — совсем другое.

— Черт побери! — засмеялся алькарриец. — В этом действительно есть какой-то смысл. Хитро придумано — спрятать рис и питаться воздухом, но если уж умирать с голоду, так, по крайней мере, зная, что можно было и поесть.

— А вот насчет желанья и возможности — это у кого как, — вступил в разговор пастух. — Один заимеет сотню песет и тут же их потратит, а другому больше нравится сохранить денежки и думать, что бы он на них мог купить, если б захотел.

Шофер сказал:

— Это верно: кто любит деньгу отложить, а кто — на ветер пустить.

— Вот-вот, — продолжал пастух. — Одним приятно вспомнить, как они деньги прожили, а другим — думать, как они их проживут. И эта сеньора или сеньора та, она только…

— Вот дурак! Какая тебе еще сеньорита? — прервал его алькарриец. — Не слышишь, что ли? Говорят же о теще дона Марсиаля!

— Ну, значит, сеньора, не все ли равно. Так вот, эта сеньора всего-навсего все три года думала о том, что может сделать паэлью, взять как-нибудь в воскресенье этот свой рис и закатить праздник, как на пасху. И вот это самое, не больше и не меньше, к слову сказать и никому не в обиду, сделал бы, оказавшись в такой же беде, и я сам.

Кока-Склока развертывал сложенную в несколько раз газету «АБЦ», которую вытащил из кармана. Перед тем как перевернуть очередную страницу, он слюнявил большой палец. Внезапно подняв голову, он воскликнул:

— А сюда очередь не дошла, Марсиаль? Или ты меня вообще исключил из программы?

— Ну да! Ты наказан, и слитком мал еще, чтобы курить. — И бросил ему кисет. — На, держи.

Кисет отскочил от мрамора, как мяч, упал на пол, и Кока не успел его схватить.

— Подними сейчас же! — закричал он.

Дон Марсиаль подошел и поднял кисет.

— Ты шумишь больше, чем придурковатый ребенок.

— Вот рис, — продолжал Кармело, глотая слюну, — самый лучший гарнир к зайцу. К большому и жирному зайцу.

Никто его не поддержал, и он обратил взор к одной из литографий, развешанных на задней стене и казавшихся выгоревшими и тусклыми в желтоватом электрическом свете; там был нарисован заяц.

— К большому зайцу…

— Бывают люди со странностями, — говорил Чамарис. — Вот женщины по натуре своей вообще больше любят беречь, чем тратить. Часто они и сами не знают, для какого случая и на какой черный день прячут то или другое, вот как с этим рисом, например. Они делают так из-за этой самой своей бережливости, а может, думают, что завтра то, что они уберегут, принесет больше пользы, кто их знает. А если придержать — вроде больше проку, вот что они думают.

— Ну да, — сказал Маурисио. — Это у них называется быть предусмотрительной, и я не скажу, что в этом нет пользы при каких-то определенных обстоятельствах, но чаще всего, по-моему, они делают так из чистого упрямства и помрачения ума.

— Тут спору нет.

— Ого, как мой сосед воюет со своей по этой самой причине! — засмеялся алькарриец. — У него, как говорится, душа широкая и поесть он не дурак, а она, по-моему, даже крупинки соли пересчитывает. Можете себе представить, какая у них идет перепалка. Такую битву затеют вечером, почище тебе, чем в Корее. Да что там Корея! Корея — это игрушки по сравнению с ними!

— Смотрите-ка на него! Ты что же, значит, радио слушаешь?

— Он-то, — сказал пастух, — да вы ничего не знаете. Он так все время ухо от стойки и не отрывает.

— Ну, это уж ты врешь! Как будто надо прикладывать ухо к стенке. И так услышишь, даже сидя в «Гуадалахарском казино».

— Ну и пулю отлил! — сказал Клаудио.

Все засмеялись.

— А что? Чистая правда. Стану я говорить то, чего нет…

— Смотри, какой ты интриган, — сказал мясник. — Видать, посплетничать не любишь.

— Вон ведь что, — подхватил пастух. — Конечно, пульку ты отлил не просто так.

Алькарриец уставился на него своим единственным глазом.

— Что такое? Как это не просто так? Ну-ка, скажи.

— Это ясно как божий день. Нет тут никакой тайны. Если б ты не работал с ним недавно…

— Ишь что вспомнил! Я об этом уж и думать забыл. Тоже мне, нашел злопамятного. А что рассказал, так это я упомянул к слову, для примера к тому, о чем мы толковали. Мог бы привести и другой пример. На злопыхательство я времени не трачу. Тут ты маху дал, Амалио. Плохо ты меня знаешь.