Полынь – сухие слёзы - Анастасия Туманова

– Ох, дылыно, саво тыкно, дылыно, дэвла[15], прости меня… – простонала она, невольно подаваясь к Никите, – и через минуту уже плакала, уткнувшись в его грудь, содрогаясь всем телом, а он неловко, неумело гладил её острые плечи, худые лопатки, перепутанные волосы… От Катьки пахло ресторанным чадом, вином, дешёвыми духами, дождём и мокрыми улицами, и Никита сам не замечал, что всё сильнее и сильнее прижимает её к себе, прячет лицо в её волосах, вдыхая этот сырой и пряный запах, от которого кругом шла голова и таким простым и лёгким казалось всё.

– Катя, мы поженимся… Непременно – слышишь? Я не затем искал тебя столько лет, чтобы… Да чему же ты смеёшься? Ты не хочешь? Я знаю, ты меня не любишь, но…

– Никита, Никита, что ты… Что ты, глупый… Да зачем же ты мне платье рвёшь, оно же денег стоит, погоди, маленький, я сейчас сама… Ох, пропали бы вы все пропадом, за что мне это всё, за что?..

– О чём ты? Кто тебя обидел? Скажи, я постараюсь помочь, я всё сделаю… Может быть, тебе нужны деньги?

– Деньги… – Катька с горечью усмехнулась сквозь слёзы, стягивая платье и оставшись в одной рубашке грубого серого полотна. – Откуда у тебя, Никита, деньги, скажи мне, маленький мой?.. Где ты их возьмёшь? Не болтай попусту, ложись лучше, холодно… Нищие мы с тобой, Никитушка, и негде нам…

– У меня есть деньги, – перебил её Никита, чувствуя, как обрывается, летит куда-то вниз разом похолодевшее сердце. – Сколько тебе нужно?

Катька, уже лежащая в постели, пристально посмотрела на него, но так ничего и не сказала. Лишь молча вытерла ладонью мокрое лицо, отбросила за спину волосы и обеими руками, с силой притянула Никиту к себе.

…Ночью пошёл дождь – холодный, октябрьский, с яростью молотящий по стёклам и бессильно сползающий вниз извилистыми дорожками. В комнате было темным-темно, с улицы не доносилось ни звука: угомонились уже и в кабаках, и в весёлых домах. Закатов лежал на спине и боялся шевельнуться, потому что на его плече лежала голова Катьки. Тёплое, ровное дыхание щекотало его грудь.

– Катя, ты спишь? – едва слышно спросил он.

– Нет, – тут же отозвалась она. – Никитушка, вот ведь глупость какая, а я тебя даже и не спросила ничего… Откуда ты здесь взялся, зачем приехал? Я думала, ты всё там же, у батюшки, в Болотееве…

– Батюшке я без надобности, – спокойно ответил он. – И в Болотееве мне делать нечего, оно отписано брату.

– Гадость это какая… Вот хоть что мне говори – а гадость! – сердито сказала Катька, приподнявшись на локте; белки её глаз зло блеснули в потёмках. – Этак и подлый народ не делает, цыгане так со своими детьми не делают… Что ты, байстрюк какой, чтоб тебя безо всякой провинности наследства лишать?

– Это не наше с тобой дело, Катя, – ровно сказал он. – Батюшке виднее, пусть поступает, как знает. Я, видишь ли, уже привык сам за себя отвечать. Я служу в полку, мне идёт жалованье, в скором времени ожидается повышение в чине… Это я тебя так соблазняю выйти за меня замуж.

– Никита, ну что ты… – проговорила Катька. – Ты какой-никакой, а всё же барин. А я кто? Цыганка несчастная. На что это похоже будет? Нет уж, ни к чему. А… откуда же у тебя тогда деньги?

– Какие деньги? – растерялся Никита.

– Ну, ты же вот говорил… что у тебя какие-то большие деньги есть… А откуда же, коли батюшка к наследству не допускает? Жалованье-то, поди, грошовое?

– Так и есть… Но это не мои деньги, а полковые, я здесь для закупки лошадей. Помнишь, как дядька Степан учил меня всему? Вот и пригодилось. Ну, так что же ты мне ответишь, Катя? Я тебя теперь всё равно никуда не отпущу, я и часу без тебя не проживу… Не хочешь выходить замуж – просто поехали со мной! Я постараюсь, чтобы тебе не пришлось ни о чём жалеть, и…

Рассмеявшись в темноте, Катька прижалась к Никите и сухим, коротким поцелуем закрыла ему рот.

– Спи, Никита… Утро скоро. Утро-то вечера мудренее, завтра поговорим про всё. Глядишь, и у тебя в голове проветрится, глупенький. А сейчас – спи. И я буду.

Он улыбнулся, притянул цыганку к себе, прижался щекой к её волосам, некоторое время слушал, как ровно, спокойно дышит она, засыпая под его рукой. Потом заснул и сам.

Закатов открыл глаза уже после полудня. В забрызганное дождём стекло сочился серый день, старый клён шелестел за окном красными листьями. Некоторое время Никита лежал не двигаясь, ещё не освободившись от ленивой дрёмы. Затем вдруг разом вспомнил обо всём и резко повернулся.

Катьки рядом не оказалось. Комната была пуста.

– Катя! – позвал он. Никто не ответил. Ни белой шали, ни платья не лежало на стуле у кровати, возле двери не стояли узкие ботинки со шнуровкой. И, поднявшись, Никита увидел раскрытый шкаф. В груди прыгнул холодный мячик, пробежали по спине мурашки. Он уже знал, что увидит там, – и не ошибся. Его саквояж был открыт, ящик стола выдвинут, а карман пуст – и десяти тысяч полковых денег, аккуратно вложенных в портмоне, как не бывало.

Сам не зная зачем, Никита вытащил все вещи из шкафа, разложил их на полу и внимательно всё осмотрел. Разумеется, денег не нашлось. Кое-как покидав всё обратно, он медленно оделся, сел на развороченную постель. На столе белели невскрытые конверты вчерашней почты; Никита придвинул было их к себе, но так и не распечатал ни одного. За окном потемнело, по крыше снова застучал дождь. Красный кленовый лист, оторвавшись от ветки и ударив в раму, прилип к мокрому стеклу. Никита остановившимися глазами смотрел на него. Не шевелился.

Он не знал, сколько просидел так – неподвижно, глядя на прилипший к окну кленовый листок. Когда лист, подхваченный порывом ветра, наконец, улетел, Никита всё так же продолжал смотреть в окно – и вздрогнул от неожиданно раздавшегося, осторожного стука в дверь.

– Кто там? – голос сорвался, и ему пришлось несколько раз откашляться, чтобы громко позвать, – Да кто же там, входите!

На какой-то миг под сердцем толкнулась отчаянная надежда на то, что вернулась Катька… Но вместо неё в дверь боком протиснулся немолодой, уже седой человек в потрёпанном синем казакине и смазных, распространяющих невыносимый запах дёгтя сапогах. Войдя, гость поклонился, чёрные, внимательные глаза из-под сросшихся бровей уткнулись в лицо Никиты, и тот с изумлением узнал вчерашнего цыгана-хоревода из трактира.

– Доброго утра, господин штабс-ротмистр.

– Я поручик, – машинально ответил Закатов. – Здравствуй, чем могу быть полезен?

Цыган вздохнул, зачем-то осмотрел комнату, задержался взглядом на растерзанном чемодане, снова вздохнул.

– Позвольте назваться, Акинфий Фёдоров я буду.

– Чего же тебе угодно?