Рыбья Кровь и княжна - Евгений Таганов

Оказавшись на дромоне, где из-за тесноты всем вольно или невольно приходилось буквально касаться друг друга, стратигисса, казалось, чуть изменилась: чаще выходила на палубу, ловко уворачивалась от пробегавших мимо моряков, смотрела не назад на покинутую Романию, а только вперед, и Дарник решил, что все в порядке.

На судне имелись лишь две отдельных каюты. Одна предназначалась князю, другая — кормщику-навклиру. При погрузке на дромон отец Паисий настойчиво ходатайствовал за Лидию, говоря, что навклир согласен отдать ей свое пристанище. Однако князь даже не счел нужным обсуждать подобные капризы. Полагал, что пускай Их Великолепие хоть раз познакомится с настоящей жизнью простых людей.

Каюту архонта (сажень на полторы) разделили занавеской. У одной стены на топчане расположилась знатная заложница, у другой — князь с Адаш. Дарник и в мыслях не держал уязвить или оскорбить этим стратигиссу, просто по-другому никак не получалось — воеводы и полусотские со своими «женами» укладывались спать в общий ряд и вовсе без занавесок. Первая ночь прошла гладко, Лидия никак не реагировала на любовные звуки, раздававшиеся из-за занавески, а под утро ее кошка как всегда снова перешла мурлыкать на грудь князя. Гораздо больше за целомудрие стратигиссы переживал ее духовник:

— Это же настоящий содомский грех, вот так исполнять свои гнусные телесные потребности! Всему же есть предел! Только животные не имеют стыда. А люди, даже варвары, должны его иметь!

Он что, не знает, что между мной и Лидией ничего так и не было, удивлялся Рыбья Кровь.

— Что делать, раз моя душа для стыда еще не проснулась? — смеясь, отбивался он от священника. — Подрасту и все сразу отмолю.

Зато каким довольным и счастливым человеком оказалась в этой каютке Адаш! Недаром говорится, что лучше любимого мужчины может быть только мужчина, отнятый у выдающейся соперницы. Черноокая хазарка простила князю сразу всю его сдержанность и отстраненность. Еще в Дикее, поняв, что ее успехи в словенском языке ему совсем не интересны, она с легкостью усвоила язык редких улыбок и жестов. Теперь этот язык был пущен в ход. Пять раз проскользнет мимо, не подняв головы, а на шестой невзначай поднимет глаза и просияет или, того лучше, засмеется неслышным восторженным смехом.

Никогда раньше Дарник не видел, чтобы кто-то вот так просто смеялся от радости при виде другого человека, и сперва даже не знал, как к этому относиться. Единственное, с чем это можно было сравнить, — с бросающейся навстречу своему хозяину радостной собачонкой. Потому-то многие и держат собачонок за их всегдашнюю без всякой корысти радость, размышлял князь. Но, странное дело, сравнение рабыни с презренным животным не только не принизило влюбленную девушку, а как-то по-особому вознесло ее над всеми его былыми наложницами. Те всегда стремились повыгодней раскрыться перед ним, заинтересовать своими ужимками, рассуждениями и переживаниями, жадно требуя взамен часть его мыслей и чувств, и обижались, если он не очень хотел этим с ними делиться. Адаш вела себя совершенно иначе, обязательно терпеливо дожидалась от него какого-либо, часто непроизвольного, знака, что теперь он свободен и не прочь освободиться от княжеских забот, и тут же оказывалась рядом, чтобы не осыпать его пустыми словами, а просто ласкать и любить. Причем, встав с княжеского ложа, она тут же превращалась в прежнюю рабыню, готовую разносить еду воеводам и даже прислуживать Лидии, так как на дромон прежних служанок стратигиссы из крепости не взяли.

На стоянке в Корчеве князю донесли, что один из бойников тискал Адаш, поймав в трюме, и как хазарка от него отчаянно отбивалась.

— Привести его! — приказал Рыбья Кровь.

Бойника привели.

— Все так и было?

— А что, у тебя стратигисса есть. А она рабыня. Ты ее так и не вернул заградцам, как обещал. — Бойник знал, что увиливать в разговоре с князем гиблое дело, поэтому предпочел открыто дерзить. — Я, между прочим, заслужил фалеру от тебя за вторую битву с кутигурами.

Последнее было беспроигрышным аргументом, все фалерники состояли у князя на особом счету, сама проявленная ими доблесть возносила их выше иных воевод.

— Принесите его пожитки, — распорядился Дарник.

Товарищи бойника сбегали и принесли.

— Твои солиды при тебе?

— При мне. — Бойник выразительно звякнул нашейным мешочком с золотыми монетами.

— А теперь за борт и по воде к берегу. И два года в Липове чтобы не появлялся. Ясно?

— А может, заплачу виру за обиду и останусь?

— Можешь и остаться, — почти согласился князь. — Но через два дня я найду причину, по которой тебя следует повесить. Или думаешь, не найду?

По рядам собравшихся вокруг воинов пробежал легкий смешок.

— Ты уж точно найдешь, — со вздохом признался бойник и стал прощаться с товарищами, перед тем как прыгнуть с пожитками в осеннюю, уже холодную воду и плыть к недалекому берегу.

Пополнив запасы воды, вина и фруктов, княжеский дромон двинулся в обратный путь и через неделю присоединился к ожидавшей его в условленном месте флотилии. К радости Дарника, дромон Лисича тоже уже находился там. Ветеран-хорунжий рассказал, что возле Таврики его перехватили два херсонесских дромона и отвели в свой город. Там, однако, имя липовского князя и развивающееся на мачте рыбное знамя произвело привычное магическое действие. Никто не только не чинил какие-либо допросы и наказания, но, напротив, липовцам беспрепятственно позволили выйти на городскую пристань и перевести на словенские торговые лодии полсотни бойников и сто жен. Полностью уверенные в счастливой судьбе своего князя, лисичцы сочли за благо не искать его вдоль Таврики, а побыстрее возвращаться в Романию.

Выяснилось, что тяжелее всего за это время досталось как раз тем, кто остался у азиатского берега. Чашевидная бухта плохо укрывала от разгула волн, поэтому половину ожидательного срока дромоны только и делали, что с риском перевернуться крутились туда-сюда у скалистого берега. И теперь все навклиры в один голос призывали немедленно уходить в Константинополь.

Дарник же опять сделал по-своему. Воспользовался установившимся затишьем и два дня гонял дромоны друг против друга в игровом сражении, хотел хоть немного приучить липовцев к боевым действиям в новой для себя обстановке. Сближаясь, суда перебрасывали к «неприятелю» мостики с крючьями и перебегали по ним с палками наперевес. В азарте немало было поломано весел, набито шишек, перерублено веревок. Команды судов тоже сумели блеснули мастерством, не дав в этих столкновениях дромонам сильно повредить друг друга. Как следует испытали и возможности судовых баллист. Они оказались на треть мощней липовских камнеметов. Пудовые камни летели из них почти на стрелище, а полупудовые на целых полтора. Не довольствуясь этим, князь приказал вдоль каждого борта намертво укрепить по три треноги с собственными камнеметами — пусть будет приятная неожиданность для тех, кто рискнет идти к ним на абордаж.

Теперь действительно можно было плыть дальше. Еще три дня пути — и вот он, сказочный Царьград: сотни судов, тысячи многоярусных домов, десятки тысяч людей, видимых с любого места одновременно! Казалось, даже сама прибрежная вода гордится своей принадлежностью к великому городу. Дарник смотрел вокруг и вверх и вниз, стиснув кулаки и зубы, — и ни за что не хотел всем этим восхищаться!

Справиться с замешательством помогли дела сиюминутные. К княжескому дромону подошла сторожевая бирема, и ее архонт приказал словенам следовать за ним. Дромоны вошли в бухту Золотой Рог. Плыть приходилось осторожно, чтобы не налететь на малые лодки, сновавшие здесь по всем направлениям.

Едва дромоны пристали к каменной аккуратной пристани, как явился важный мирарх с целой свитой, приглашая князя с воеводами на прием в военный департамент. Дарник решительно отклонил это приглашение:

— Мы и так потеряли слишком много времени и теперь хотели бы наверстать упущенное.

— Храбрый князь напрасно опасается сходить на берег. Ему в Константинополе ничто не угрожает. После всего, что было сделано, нам всем остается только должным образом это как следует исправить и оправдать.

— Было обещано, что с нами на Крит пойдет ромейский архонт и все нам скажет.

Как ни уговаривал мирарх, Рыбья Кровь твердо стоял на своем: как можно быстрей отправляться к месту воинской службы. И стратигиссу он согласен был отпустить не здесь, а только отойдя от города на две ромейских мили.

Через несколько часов на дромон поднялся обещанный архонт и, приняв на суда продукты для себя и товары для критского войска, флотилия словен снова вышла в море, теперь уже Пропонтидское. Их сопровождали две биремы, и позади не спеша разрезали воду еще три дромона.

В двух милях от города Дарник, как и обещал, остановил свой дромон, и к нему вплотную приблизилась бирема, на которую в обмен на шкатулку с золотыми солидами перешла Лидия и десять других дикейских знатных заложников.