Книга волшебных историй (сборник) - Ирина Ясина

Жалость к прошедшей жизни выкипела, оставив в горле сухой осадок сарказма.

– С че-ем? – перегнувшись в полутемный пролет, крикнул Кузовков. – С Новым, пятьдесят вторым?

– Лучше поздно, чем никогда! – донеслось оттуда.

Петля

Когда Павлюк уже стоял на табуретке с петлей вокруг тощей кадыкастой шеи, ему явился ангел и сказал:

– Павлюк!

Павлюк оглянулся. В комнате было совершенно пусто, потому что ангел не холодильник, его сразу не видать. Так, некоторое сияние у правого плеча.

– Павлюк! – повторило сияние. – Ты чего на табуретку встал?

– Я умереть хочу, – сказал Павлюк.

– Что вдруг? – поинтересовался ангел.

– Опостылело мне тут все, – сказал Павлюк.

– Ну, уж и все… – не поверил ангел.

– Все, – отрезал Павлюк и начал аккуратно затягивать петлю.

– А беленькой двести? – спросил ангел. – На природе?

Павлюк задумался, не отнимая рук от веревки.

– Если разве под картошечку… – сказал он наконец.

– Ну, – согласился ангел. – С укропчиком, в масле… Селедочка ломтиком, лучок колечком!

Павлюк сглотнул сквозь петлю.

– А пивка для рывка? – продолжал ангел. – На рыбалке, когда ни одной сволочи вокруг. Да с хорошей сигаретой…

Павлюк прерывисто вздохнул.

– А девочки? – не унимался ангел.

– Какие девочки?

– Ну, такие, понимаешь, с ногами…

– Ты-то откуда знаешь? – удивился Павлюк.

– Не отвлекайся, – попросил ангел. – А в субботу с утреца – банька, а в среду вечером – «Спартак»…

– Чего «Спартак»? – не понял Павлюк.

– Лига Чемпионов, – напомнил ангел.

– Неужто выиграют? – выдохнул Павлюк.

– Из группы выйдут, – cоврал ангел.

– Надо же, – сказал Павлюк и улыбнулся. Петля болталась рядом, играя мыльной радугой.

– Ты с табуретки-то слезь, – предложил ангел. – А то как памятник прямо…

Павлюк послушно присел под петлей, нашарил в кармане сигарету. Ангел дал прикурить от крыла.

– И что теперь, на работу? – робко спросил Павлюк.

– На нее, – подтвердил ангел.

– А потом что? Опять домой?

– Есть варианты, – уклончиво ответил ангел.

Павлюк еще помолчал.

– Ну, хорошо, – сказал он наконец. – Но смысл?

– Какой смысл?

– Хоть какой-нибудь, – попросил Павлюк.

– Зачем? – поразился ангел.

Павлюк помрачнел.

– Потому что без смысла жить нельзя!

– Вешайся, – отрезал ангел. – Смысла ему! Вешайся и не морочь людям голову!

Ирина Ясина

Моя жажда жизни

Если бы я сказала, что знаю, как жить с болезнью остаток жизни, я бы сильно слукавила. Я не знаю, как жить беспомощному человеку остаток жизни. При том, что современная медицина не может тебя вылечить, но может тебя поддерживать – какие-то штучки, мять, тереть, массировать. Скорее всего ты проживёшь столько же, сколько тебе было отпущено, вопрос только – как? Потому что качество жизни, в принципе, ужасное – поскольку человеку, который лежит, ему чего нужно? Хороший телевизор, и, по большому счёту, всё. Потому что если не работают руки – ты не можешь сама работать за компьютером, ты не можешь сама читать книжку, ты не можешь её держать и перелистнуть страничку. И что? Телевизор и радио.

Можно попытаться себя найти – в принципе, любая книжка в твоём распоряжении, и даже если ты не можешь её самостоятельно купить, то можно попросить кого-то – скачают в Сети, будут читать вслух. Ты будешь лежать и об этом думать. Ты будешь смотреть в окно и видеть всякие замечательные листочки и смену времён года. Но при мысли о том, что двадцать лет – так… мне становится страшно.

Когда ты сидишь в инвалидной коляске, то деревья становятся больше. Слышно становится хуже – если люди говорят тихим голосом на высоте человеческого голоса, ты их не слышишь. Тебе приходится тянуться, переспрашивать, просить: «Нагнитесь, пожалуйста». А сидеть с задранной башкой и смотреть кому-то в рот – это ужасно тяжело.

Мир меняется. Вот этот цветок за твоей спиной – он выше человеческого роста, или ниже? Я уже не знаю, я десять лет на коляске. Если ты встанешь с дивана и станешь рядом с цветком, то я пойму, выше он тебя или ниже. Но когда я подъезжаю к нему на инвалидном кресле, я не знаю – он выше меня, стоящей, или ниже? И такое – всё.

Чтобы с этим состоянием бороться, нужна жажда жизни. Не пустая вера в чудо, не надежда, упаси бог. Надежда вообще очень вредня штука. Когда-то мой, скажем так, первый муж сказал мне: «На дне ящика Пандоры была надежда. Это было самое жуткое зло». Я сначала обалдела от такой трактовки, а потом подумала – «да». Потому что надежда тебя дезориентирует. Она лишает тебя способности действовать, и ты тупо надеешься, что произойдёт чудо и что-то вдруг случится. Как бы это произойдёт всё помимо тебя. Надежда лишает тебя даже не способности к поиску какой-то панацеи – нет, это бы будешь искать. Она лишает тебя необходимости самосовершенствования. Смириться с тем, что тебе предстоит, – это самый страшный труд, самый тяжёлый. Какой бы ты ни был умный и разумный, всё равно внутри всё бунтует: «Я не хочу, я молодой, я такой-сякой, у меня ещё в голове столько всяких идей», а уже всё, уже не можешь. Всё, до свидания. И надежда в этом смысле – очень плохая штука.

Надеяться не надо. Говорят: «Надейся на себя». Тоже глупые слова, потому что если ты с собой договоришься, – ты сделаешь, если не договоришься – нет.

Есть вещи, которые я заставляю себя делать физически. Я прошу мою помощницу поднять меня, посадить в кресло, накрасить лицо, одеть, повезти меня на работу. Поехать на какую-то встречу, мероприятие. А иногда бывает так фигово, что не хочется вообще ничего. Вот сидят мои подруги, говорят, условно, про Путина и Медведева, а я сижу и думаю: «О чём они? Какое это отношение имеет ко мне?» И всё равно я – и это, пожалуй, самое главное – заставляю себя интересоваться чем-то помимо собственного здоровья и того, то мне хочется лежать и тупо смотреть в потолок и в телевизор. Ещё лет пять назад мне казалось, что канал Discovery никогда мне не понравится, потому что я хочу это видеть живьём. А сейчас – ничего, всё нормально. Сдвинулись приоритеты, потому что видеть это живьём… даже за большие деньги ты не купишь себе отсутствие неудобств, чтобы насладиться этим действом. А телеканал Discovery ты включаешь и смотришь без всяких неудобств. И ты начинаешь себя уговаривать, что это одно и то же.

Так вот. Труд состоит в том, чтобы не удовлетворяться условным каналом Discovery и пытаться что-то пока воспринимать самостоятельно, хотя это становится всё тяжелее.

Для каждого человека естественно задавать вопрос: «За что?». Почему ни у кого другого болезни нет, а у меня – есть? Это страшно непродуктивный вопрос, на него нельзя ответить. За что? За то, что в детстве украла у подружки понравившуюся куклу и выкинула её в помойку? Тебе было пять лет, ты пытаешься вспомнить, что чудовищного ты сделал в этом возрасте, и понимаешь, что это – не соотносимые с болезнью вещи.

Иногда ещё любят кармические штуки придумывать – например, я плачу за зверства, которые мой дед сделал… Слава богу, у меня не было такого деда, но он вполне мог быть. И что, я плачу своей болезнью за какого-то магического дедушку? Да нет, конечно. Потом, достаточно посмотреть: прекрасно живёт какая-то сволочь, проб негде ставить – подлец, подонок, вор, – достаточно посмотреть на многих людей, которых показывают в телевизоре. Тем не менее всё у него «в шоколаде»: и дети удачные, и внуки хорошие, розовенькие.

Но иногда про это хочется думать – как про некое оправдание: «Вот я сейчас заплачу́, а потом всем моим внукам будет житься хорошо и легко».

Хорошо верующим. Они знают, что покончить с собой нельзя, это страшный грех. А вот я – человек неверующий. Другое дело, что я даже покончить с собой не могу сама, потому что мне нужно достать таблетки, а руки работают плохо – значит, нужно кого-то звать, а этот кто-то тебе откажет. И повеситься – не повесишься.

Иногда мне кажется, что я бы с удовольствием легла – и не проснулась. Один укол в вену, и всё. Потом понимаешь, что страх смерти есть, он силён.

Я, например, всегда считала, что не боюсь летать, потому что так просто эта пьеса не закончится. Это было бы настолько высокохудожественным концом не самой приятной для меня истории… А тут я недавно летела на самолёте, и рядом сидели мои дочь и зять. И самолёт неожиданно тряхануло так, что все заорали. Это была офигенная воздушная яма, и это было реально очень страшно! И я подумала: «Вот оно». И в ту же секунду: «Не хочу. Господи, только не сейчас, тут мои дети сидят!»

Когда я была в последний раз в хосписе у Нюты, я сказала, что завидую больным раком, у которых есть такой дом. А вот больным неврологическими заболеваниями некуда деться. А это – страшная жизнь.

У меня есть друзья. Значит, есть деньги. Понятно, что после закрытия «РИА Новости» я уже ничего не заработаю и не смогу быть полезной. Но когда человек годами лежит и мучает своих родственников… Нет, они могут тебя любить, потому что больной – кому-то мать, кому-то бабушка, кому-то дедушка… но они тоже устали. И это хорошо, если есть дополнительная комната. В окно не видно ничего, кроме серого неба. Это хорошо, если есть деревья под окном, и ты видишь – вот зима, вот весна, вот лето, птичка пролетела. А если только серое небо?