Чёрный караван - Клыч Кулиев

— Простите меня, господин полковник. Я поступлю так, как вы посоветуете.

Я объявил баю, что задумал: предложил ему на следующий день поехать к Тачмамед-хану, встретиться с ним наедине, прощупать его и завоевать его доверие. При этом заранее предупредил бая, что если он, вняв наветам шайтана, собьется с праведного пути, то ему не поздоровится.

Он покорно склонил голову.

24

И вот мы снова в дороге. Мерген-бай проводил нас вплоть до колодца Аджан, а оттуда отправился прямо в кош[74] Тачмамед-хана. На прощанье я постарался успокоить его, поблагодарил за помощь, оказанную в тяжелое для нас время. Обещал всяческое содействие в случае, если он надумает посетить Мекку и Медину. Мне показалось, что мы поняли друг друга. Бай вознамерился к весне непременно прибыть в Асхабад.

На наше счастье, погода заметно улучшилась. А сегодня небо очистилось от туч и с самого утра стало светло, как весной. Радостно улыбаясь, взошло солнце, бережно окропило своими лучами тусклые холмы и безжизненные барханы. С хорошей погодой пришло и хорошее настроение. Лица у всех прояснились. Даже Артур высунул голову из паланкина на своем верблюде и жадно оглядывался по сторонам.

Надежда опять расцвела в сердцах. И Артуру и Ричарду я обещал, не задерживаясь дальше, двигаться на Асхабад. Мне самому, признаться, хотелось поскорее выбраться из этого адского логова. К чему этот риск? Разве мне одному положено отстаивать честь и славу Великобритании? Да и что могу я сделать один? Не напоминают ли мои похождения подвиги Дон-Кихота? Он сражался с ветряными мельницами. А я сражаюсь с тупоголовыми беками и ханами. Нет, стихии победить нельзя! Надо быстрее поворачивать лошадей и возвращаться в Асхабад. Довольно! К чему идти на самопожертвование, если ты заранее убежден, что все твои усилия бесплодны?

Так думал я, намечая последние шаги, какие еще предстояло сделать. Я решил повидаться еще с Джунаид-ханом, а затем немедленно ехать в Асхабад. Встретиться с ханом удобнее было не в Хиве, а в одном из селений на караванной дороге в Асхабад. Вот почему дня за два до этого я снова отправил Кирсанова в Хиву, поручив сообщить Джунаид-хану о моем приезде и о том, где я его жду.

Была еще причина, почему мне не хотелось ехать в Хиву. Прибыв туда, я непременно должен был бы увидеться с Сеид-Абдуллой. Ведь как-никак он был правителем страны, и просто по форме я обязан был представиться ему. А меня вовсе не привлекала эта встреча. Пришлось бы опять что-то обещать, давать гарантии. А мне, честно говоря, попросту надоело выдавать векселя.

В полдень мы подъехали к большой толпе людей, работавших на хашаре[75]. Я и прежде знал, как ценится в Средней Азии вода. Но все же не представлял себе, как дорого достается она человеку. Это надо было увидеть своими глазами… Была самая середина зимы. Хотя солнце светило ярко, мне пришлось поверх двух халатов накинуть еще и шубу. И все же мне не было жарко, только спина слегка согрелась. А эти люди на хашаре работали в ледяной, вязкой, грязной воде босые, почти голые: они очищали от грязи арык глубиной в три-четыре метра, освобождая занесенное илом русло, расчищая путь воде.

Провожатый, которого отправил с нами Мерген-бай, оказалось, знал мираба [76] и познакомил нас с ним. Мираб пригласил нас напиться чаю. Я согласился, тем более что все равно собирался сделать привал. Спешившись, я подошел к краю арыка и поздоровался с ближайшими работниками. Арык во всю длину был заполнен людьми, цепочке работавших по обеим сторонам его не было видно конца. Сотни людей трудились изо всех сил, обливаясь потом. В воздухе так и сверкали лопаты. Почва здесь промерзла на большую глубину. Когда выпадает погожий, солнечный день, как сегодня, земля слегка оттаивает, а ночью мороз усиливается, и она снова отвердевает. Вот почему люди торопились…

Пожилой, коротенький, с козлиной бородкой человек вонзил лопату в полузамерзшую землю и, хитровато улыбаясь маленькими глазками, спросил:

— Что, таксыр, пришли помочь нам?

— Нет, пришел сказать вам: «молодцы», — пошутил и я. — Ведь похвала тоже помогает?

— Вах-вах, в этом мире таких «хвалителей» много. Начиная с мираба, вплоть до самого Джунаид-хана, все только и говорят: «молодцы». А нам нужны помощники, чтобы хоть немного расправить спину.

— Замолчи! — сердито прикрикнул мираб. — Не мели чепуху. Не успеешь оглянуться, как скатишься в пропасть.

— А кто меня сбросит? — Коротышка не отступал. — Джунаид-хан? Пускай сбросит! Все равно жизни нет. Днем спокойно дышать нельзя, ночью — спокойно спать. Разве это жизнь?

— Кончай, говорю! — Мираб так и пожирал глазами коротышку. — Раньше или позже, а я вырву твой язык с корнем. Ах ты глупец!

Его собеседник язвительно засмеялся:

— И глупцам и умным конец один, мираб! Придет время, и мы на том свете сравняемся!

Ворча, мираб сошел с насыпи. Глядя на меня, коротышка улыбнулся и так же язвительно добавил:

— Свинья только и знает — хрюкать. А эти ругаются да грозятся. Один угрожает: «Повешу»… Другой грозится: «Зарежу»… Никто нас по голове не гладит!

Я постарался утешить его:

— Терпите… Призывайте аллаха… Создатель милостив. Он вознаградит вас.

— Когда? — Коротышка яростно взглянул на меня и показал свои грубые, в кровавых мозолях руки: — Поглядите на них! Если нам положено вознаграждение, время уже пришло!

Кто-то из окружающих, явно стараясь подзадорить его, крикнул:

— Потерпи! Ведь есть еще тот свет!

У коротышки вздулись ноздри.

— Гм, тот свет… После того как мой осел подохнет, хоть трава не расти!

Все расхохотались.

Меня выручил джигит, явившийся от мираба с приглашением пожаловать на чаепитие. Я молча сошел с насыпи. Коротышка, должно быть, что-то пустил мне вслед: смех собравшихся резко ударил в уши.

За чаем я рассказал мирабу, откуда и куда мы следуем. Затем спросил его:

— Почему вы не проводите хашарные работы весной, когда потеплеет?

Он принужденно улыбнулся:

— У весны свои заботы, таксыр… Нужно землю пахать, сеять. Затем жатва, обмолот. Нет хуже — быть дайханииом! Такого бремени никто, кроме него самого, не выдержит. Вот уже месяц, как мы покинули свои дома. Люди трудятся не разгибая спины. А работе конца не видно!

— Даже в самый мороз работали?

— Да, и в мороз. И еще придется работать. Что делать? Вода — основа жизни. Без воды — какая польза от земли. Достаточно посевам в самую жаркую пору на неделю остаться без воды — и пропадет труд целого года, все посохнет, семьи останутся голодными. А страшнее голода ничего нет на свете!

Мираб глотнул горячего чаю, а потом добавил:

— Народ совсем разорился. Почти ни у кого из этих людей нет и горстки зерна. Питались ячменем и джугарой. А теперь и этого нет. В селениях многие пухнут от голода. Хорошо, что создатель дал человеку хоть одно богатство — надежду… Люди живут только надеждой. Надеются на завтрашний день. А какой он будет, будет ли он лучше сегодняшнего, — один аллах ведает!

— А разве не помогают вам хакимы, правящие страной? — спросил я мираба.

Он долго молчал. Потом ответил:

— Кто из них нам поможет? Сеид-Абдулла? Или Джунаид-хан? Они сами готовы пожрать друг друга! Так станут ли они помогать народу? В стране нет хозяина. Народ — стадо без пастуха. Каждый его грабит, убивает. Никто не уверен, что доживет до завтрашнего дня. В наше время, таксыр, трудно править страной с помощью плети. А наши рассчитывают только на плеть да на саблю. В прежние времена говорили: «Самый лучший хаким на свете тот, который может побороть себя». Наши не могут побороть себя. Огнем и мечом разоряют страну. Дня три-четыре назад люди Джунаид-хана разбили два аула салаков[77]. Женщин и девушек увезли с собой.

— Почему?

— Потому, что у народа переполнилась чаша терпения. Яшули салаков, Тачмамед-хан, сказал Джунаиду: «Слишком громко рычишь. Перестань грабить!» Вот и пошло… Не сегодня-завтра увидите, какая начнется буря! Сейчас поднялись все салаки. Кара-салаки тоже стали на их сторону. Послали за помощью к турткульским большевикам. Жизнь Джунаида — на волоске…

По лицу мираба было видно, что он не может скрыть своих чувств, что говорит он от чистого сердца. Ему хотелось высказаться. А мне, признаться, надоели эти нудные разговоры. Все та же музыка, та же песня. «Салаков побили…» Пусть бьют! Разве на свете одних только салаков разбивают?

Я решил поскорее ехать дальше. Когда чайник опустел, я попросил у мираба позволения отправиться в дальнейший путь. Он помялся немного и заговорил просительным тоном:

— Нам по пути. Я тоже думаю заехать в соседний аул. Нынешней ночью там состоится большой совет. Тачмамед-хан, Дурды-хан… Все, говорят, будут. Может, ночь проведете там?

Сообщение мираба заинтересовало меня. С тех пор как мы перешли Амударью, я часто слышал имя Тачмамед-хана. А то, что рассказал мне о нем Мерген-бай, вызывало большое беспокойство. В самом деле, если вожди племен протянут руку большевикам… Если начнут искать в них поддержки… Чего ждать тогда от голодного народа? Положение становилось опасным. Неожиданно мог вспыхнуть пожар, и пламя большевизма охватило бы всю Хиву.