Книга домыслов - Эрика Свайлер

Черчварри, помолчав, сказал:

– Я вот о чем сейчас подумал. От книг исходит опасность. Любой текст страдает синдромом непогрешимости. Очень легко и мне, и вам запутаться, воспринять те или иные идеи в качестве непреложных фактов, если нет возможности провести соответствующие изыскания. Мне кажется, мы оба этим немного грешим.

– Двенадцать лет я ничем не занимался, помимо справочно-информационного обслуживания, а значит, имел дело с одними лишь фактами. У меня тут несколько некрологов – маме, бабушке, прабабушке… Я добрался в своих изысканиях до 1816 года. Я собрал достаточно фактов из надежных первоисточников, чтобы призадуматься, если не ради себя, то ради блага сестры.

На заднем плане послышался женский голос. Та самая пресловутая Мари. Черчварри ответил ей, что освободится через минуту. В его голосе чувствовалась теплота, что наводило на мысль: следы этой женщины остаются повсюду – в доме, в магазине, в нем самом. После Алисы осталось несколько песчинок, упавших с ее сандалий у порога. И все…

– Простите меня, – произнес Черчварри. – Я надеялся, что моя затея принесет больше радости. В прошлом, когда я дарил книги незнакомцам, это вызывало у них лишь позитивные эмоции. Я таким образом даже обзавелся парой новых заказчиков. Я надеялся на добрую волю Провидения, но, боюсь, вместо этого открыл ларец Пандоры[11].

И я, против своей воли, ощутил, что расстроил очень хорошего и добродушного человека, который прежде понятия не имел об утопленницах и трагедии Ватсонов.

– У моей семьи мрачное прошлое, – сказал я, – но даже в ларце Пандоры можно отыскать надежду.

Глава 16

Хотя Берлингтон, расположенный близ Нью-Джерси, и был оживленным городком, идеальным местом для пополнения запасов, на хорошие сборы здесь рассчитывать не приходилось.

– Друзья, – произнес Пибоди себе под нос, что-то записывая. – Добропорядочные трезвенники представляют собой большую трудность для любого артиста.

Брови Амоса вопросительно приподнялись.

– Квакеры, мой мальчик. Превосходные люди, когда ведешь с ними торговлю, но праздным искушениям они не поддаются. Как бы мне хотелось, чтобы крепость завязок кошеля не зависела столь сильно от количества выпитого. На этот раз вы с мадам Рыжковой не будете перегружены работой. Возможно, ты найдешь свободную минутку и пообщаешься со своей русалкой.

В своем журнале напротив названия города Пибоди написал: «До войны здесь судили ведьм. Надо будет приглядеть за Амосом».

Прогноз Пибоди оправдался. Впервые за несколько месяцев Амосу нечем было заняться. Впрочем, нашлась другая работа. Надо было запастись съестным, перековать лошадей, заменить воняющую и испачканную в древесном угле одежду на новую. Берлингтон давал такую возможность. Город Амосу понравился. По обе стороны главной улицы тянулись ряды домов. Одни были кирпичными, с заостренными, как в Нью-Касле, крышами, другие – деревянными, с крышами, как у амбаров. А еще в городе была пожарная каланча, издалека похожая на церковь. Множество разных людей сновало по улицам. Чернокожие ходили здесь, где им вздумается. Один негр, как заметил Амос, работал в пекарне. Разгуливая по городу, молодой человек мечтал о маленьком кирпичном домике с кроватью, которая не будет скрипеть на дорожных ухабах, – доме, в котором можно жить вместе с ней.

Амос как раз помогал Мейкселу перетаскивать мешки с провизией, а краешек белой ленты, подарок Эвангелине, высунулся у него из кармана, когда мадам Рыжкова схватила парня за ухо и больно его сжала.

– Ступай за мной! – зло приказала она.

Мейксел расхохотался, а Амос покраснел. Провидица тянула его в свой фургон с такой силой, что парень порвал штанину о выпирающий гвоздь. Пока мадам Рыжкова его бранила, Амос теребил пальцами нитки вокруг образовавшейся дырки и сравнивал их с мягкостью волос Эвангелины.

Чем больше сердилась старушка, тем труднее было ее понять. Она то и дело переходила на незнакомый язык или тараторила так, что слоги сливались, словно катящиеся вниз камни. Он знал, что наставница негодует из-за Эвангелины. Рыжкова махала у него под носом своими картами. Лицо ее исказила гримаса недовольства. Находиться рядом с девушкой и не прикасаться к ней, не общаться с ней было для Амоса невыносимо, но молодой человек начал подозревать, что в последнее время они стали чересчур беспечными. Вполне возможно, что кто-нибудь видел, как они целуются. Да, Рыжкова, без сомнения, знала об их отношениях. Лицо старушки побагровело и покрылось пятнами. Амос начал опасаться не за себя, а за свою наставницу. Человек может не выдержать такой нагрузки. Он взял Рыжкову за руку. Скрюченные, коричневые пальцы, держащие карты.

Когда он к ней прикоснулся, старушка перешла на шепот. Амос чувствовал взгляды висящих на стенах портретов – они умоляли его внять ее словам. Когда он посмотрел наставнице в глаза, то увидел в них усталость и печаль.

От Эвангелины он узнал, что улыбка не всегда проявление радости, а плач может означать не только печаль, но и радость. Женщин лучше успокаивать, обнимая. Он обнял мадам Рыжкову и прижался щекой к ее груди, к тому месту, к которому матери обычно прижимают своих детей, когда несут их на руках.

У него над головой плакала старушка. Она, словно заклинание, повторяла: «Мой сын, мой сын, мой сын…» Рыжкова говорила, что тревожится и что не переживет еще одной утраты. Она знает, что Эвангелина – русалка. Если он хороший мальчик, если он достаточно умен, в чем она не сомневается, он ее выслушает. Мой сын… Мой сын… Рыжкова говорила ему, что не в обиде за то, что он ее обманывал, главное, чтобы ему ничего не угрожало. Она простит ему все, но он не должен губить свою жизнь. Мой сын… Она, гадая на картах, заранее знала, что он появится. Она подарила ему имя. Он для нее все равно что родной сын.

Когда старушка стала дышать ровнее, она взяла голову Амоса в свои руки.

– Ты должен оставить ее. Моего родного отца погубила одна из ее племени. Она чудовище. Она тебя погубит.

Когда Амос нахмурился, старушка зажмурилась, не желая видеть, что он с ней не согласен.

– Ты можешь смеяться надо мной, Амос, но твоя душа невинна, и русалка это чувствует и тянется к тебе. Если ты останешься с ней, она утопит тебя в реке. А потом она найдет другого и будет вести себя с ним так, словно никогда тебя не знала. Если ты ее не бросишь, то умрешь. Она уже убивала и убьет снова. Я вижу это.

Ее ладони были неестественно горячими, и это тепло проистекало из того самого источника, который позволял мадам Рыжковой, прикоснувшись к картам, читать людские судьбы.