Тайны русских волхвов. Чудеса и загадки языческой Руси - Александр Асов

– Да… – подумал он, – а мир все-таки устроен неплохо… Да… И значит – будем жить!..

Июль 1989 г. Геленджик

Лихо моё лихо…Ты погодь манихонько..Дай маненечко дохнуть —Недалече держим путь…

По морю, по синему,по волне, по крутенькой…На досочке гниленькой,погоняя прутиком…Только край засинееет,неба край засинеет,И судьба-судьбинушканас уже не минует…

Ой, да что-то застит,как слеза – глаза…Может, то ненастье,близится гроза…Ой, да разгуляетсянепогодушка…Ты погодь, хоть малость,погоди немножко…

Там, за краем облака,Солнышко сокрылося…Ветка да травиночкамне тогда приснилися..Ой, ты ветка клёна,не роняй листок!..Не клони былинку,ветер-ветерок…

Июль 1989 г.

Магиструс

Мистерия морей и луж – или история о том,

отчего бывает на душе сушь…

Жарко сегодня, жарко и пыльно. Над горячим, проминавшимся асфальтом – дрожание: восходили, клубились нагретые струи, по стенам окрестных домов бежала зыбь. Едкий пот застилал глаза; плыли, мрели миражи – как в пустыне: изнываешь от жары, жажды – только бы дойти, доползти, окунуть иссохшие губы и пить-пить-пить… Но – увы! Даже автоматы с газированной водой, попадавшиеся по дороге, были неисправны, глотали мелочь, плевали и трубили в стакан; марево, манившее издали, растаяло; озеро не оставило даже мутной, солоноватой лужицы, – никаких перемен: все те же раскаленные пески, все то же бессмысленное, жестокое солнце.

– Уф-ф! дошел… – Илья Иванович Петрищев промокнул платочком красный, лоснящийся от пота затылок и свернул за ограду под тяжелые, нависшие над душным, тесным двориком, пыльные липы.

Илья Иванович – дэ-фэ-мэ-эн: доктор физико-математических наук. Солидная комплекция, солидные труды… Старательный, пунктуальный во всем, он всю жизнь посвятил морю, растратил, пытаясь зажать его между страниц монографий, препарировал его формулами и системами уравнений; и, казалось, стихии было невыносимо тяжело в замкнутом, затхлом пространстве его кабинета, она, чуть не до смерти замученная, чуть не зарезанная на его столе, вырывалась на волю, плескалась, пускалась в загул, и вечно в голове ее шумел ветер, вечно она увлекалась, неслась куда-то, безоглядно, опрокинув каноны, не подчиняясь общепринятым нормам и правилам, обоснованным точной наукой.

Откроем любую страницу его научных трудов и попробуем прочитать, крепко держась за челюсть, чтобы не раззеваться: турбуль… буль… – чтобы правильно произнести, наберем в рот воды – турбулизация… Крупный специалист! Так говорили о нем и вспоминали его многоярусный лоб, – не лоб, а лбище: рвы, изгибы, вмятины, наплывы и наросты… Перепаханный, изуродованный нелегкой жизнью, глубокими – как яма, в которую сам-то и попал, – раздумиями, плодотворными трудами на поприщах… И думалось, здесь, в паутине ветвящихся морщин – а не где-то там в сумерках за черепною костью, в тех извилинах! – здесь, как в гамаке, пружинила, давила чугунным ядром, довлела, глобальная мысль… И тут же вспоминалась парящая над всем, ясная, отсвечивающая нимбом, вздувшаяся пузырем лысина с прилизанною прядью и пришлепнутые по бокам, вялые уши с пробивающейся седою щерстью.

Тяжело переваливаясь, колыхаясь плавящимися жирами, он проплыл в душной, пыльной тени – мощный, грузный, с бухающим в затылок сердцем – мимо детской площадки, мимо малышей, возившихся в песочнице (игрушечными, смешными рядом с ним показались лесенки и грибочки), пересек двор и двинулся к входу в родной НИИ. Обычно Илья Иванович поднимался к себе, усаживался у окна, выходящего во двор, и с удовольствием разбирал бумаги – сортировал, раскладывал в папочки, а папочки завязывал шелковыми тесемочками. Иногда отрывался от дел, подходил к окну, поливал кактус и смотрел во двор, – во дворе дети играли в песочек, лепили блины, копали совочками, – и было умилительно до слез наблюдать, как они сосредоточенно трудятся…

Но сегодня Илья Иванович не дошел до двери. Вдруг вокруг тени стали резкими; световые пятна замельтешили, ослепили его – солнце сорвалось и разбилось о его голову. Он боком, неловко, осел на скамейку, с силой рванул ворот – отлетела пуговица. Его рука сползла по телу, длинная прядь неряшливо свесилась с лысины.

Последнее, что он увидел, – была песочница; мнилось – близко она, только руку протяни… но – не дотянешься, будто в бинокль смотришь… Сначала изображение было размытым, – он делал усилие, вглядывался… – теперь все хорошо различимо: вышитый на панамке цветок, совочек… Малыш поднял голову – лицо его знакомо, – да-да, конечно… Илья вспомнил: солнечный день, волжский берег, мелкий горячий песок…

Как давно это было! Время наложилось виток к витку… И вдруг, словно плеснули и смыли все наносное, смели сор, скопившийся за долгие годы, смахнули пыль со стекла… Илья смотрит глазами Илюши, он замер между двумя зеркалами: с двух сторон открылось прошлое и будущее. Перед ним тоннель, – из прошлого тянется вереница людей, стоящих в затылок друг ко другу; кто-то выглядывает из-за спины из уходящего в голубизну колодца:

– Кто ты? отзовись, пришедший на смену! Что сделал ты? Кто пришел на смену тебе?

– Кто я? Илюша… Нет-нет, не Илья! – Он испугался, отшатнулся, когда зеркало на миг показало ему грузного морщинистого человека, полулежащего на облупленной скамейке. – Это не я! Я не виноват! Я играл в песочек, а больше ничего такого не делал!

Илья бился лбом и кулаками о стекло, он уже не мог кричать, доказывать… И вскоре он обессилел, он сползал, падал, оставляя на стекле тающие следы от рук. Молча, в упор смотрели предки его из-за зеркала и видели за его спиной пустоту, пустыню. Никто не пришел ему на смену, цветущая ветвь рода засохла, осталась торчать под палящими лучами без листьев и побегов… Почему… почему так получилось? Как ты мог, Илья? Ты играл в песочек, но что осталось от песочного города после стольких лет, ветров и дождей?

Илюша играл в песочек… Он помнит: было много, много света, обжигавший пляжный песок, откос, чуть не весь заросший травой, позади плескала и холодила спину медленная, спокойная волжская вода… Он набегался за день, накупался чуть не до простуды, устал, – теперь, сомлев на жаре, присмирев, занялся строительством: он строил песочный город. Отлетели годы, брошен портфель, разглажены морщины, – Илья Иванович, дэфэмэн, поднялся и уплыл голубым шариком… Остался – Илюша, – капает мокрый песок из кулачка, слой за слоем растут стены… Уже закручиваются улитками крыши, поднимаются сталагмитами храмы, капители колонн пускают листья аканфа…

– Красивый город… Да, очень красивый! И очень похож на всамделишный… Сразу не отличишь…

Илюша вздохнул:

– А я бы не отказался жить здесь… Нет, не отказался бы! Даже если не в центре, а на окраине… Тринадцатый этаж, лифт, мусоропровод… Рядом – булочная, метро… Но… – он опомнился, – а если ветер? или, например, дождь на неделю зарядит? Или пройдет кто-нибудь рассеянный не смотря под ноги и нечаянно растопчет мой дом? Хорошо, что песка вокруг много и вода рядом, можно построить новый! А если пролетит по реке моторка и поднимет цунами, которое обрушится на пляж и смоет город?

Но – что поделаешь? Многое ли зависит от наших желаний… Не спросив: согласны ли мы – вытолкнули нас на свет; не спросив – толкнут дальше. Будем жить там, где предписано!

– Так… – Илюша осмотрел песочный город, – а не заняться ли нам, пока есть время, просвещением? Насадить вон там и там науки и искусства, потом их пестовать, ждать, когда завяжется достойный плод, заколосятся всходы, орошенные из неиссякаемого источника… А потом – придет срок – и потекут молочные реки в кисельных берегах и блага посыпятся, как из рога изобилия…

Просвещение… брожение умов, озарения и открытия… Платоны и быстрые разумом Невтоны… Чтобы они появились на свет, чтобы они родились, нужна Альма Матерь, она будет тужиться, испытывать родовые схватки, когда Невтоны толпами пойдут из ее чрева. И куда же они пойдут? Разумеется, в Академию! Пойдут, щелкая на калькуляторах, посыпая направо и налево терминами, и все, что нужно высоко нести, – они понесут высоко; и все, что нужно широко развернуть, – они развернут широко; и не будет для них узких мест и белых пятен, и на каждый фактик они уверенно повесят свой ярлычок, и на каждый вопросик они без колебаний дадут исчерпывающий, недвусмысленный ответ.