Гнездо дракона - Ани Сетон

— Действительно, — согласилась она с некоторой неохотой. С самого начала их знакомства откровенное презрение Джеффа к роскоши Драгонвика, которой она искренне наслаждалась, стало причиной их разногласий.

С неожиданным раздражением доктор Френсис отодвинул чашку.

— Ох уж эта война! Думаю, вы не знаете, но Тернер отправился в Мексику. Да я бы и сам с радостью пошел, если бы меня взяли. Но будет ужасно, если такого парня убьют.

— О, я надеюсь, этого не случится, — убежденно заявила она.

Пожилого врача вдруг охватил гнев, и он яростно уставился на нее.

— Да что вы знаете о войне, мэм? И уж если на то пошло, что вы знаете о жизни? Вы и подобные вам отгораживаются от жизни толстой стеной. И раз ваши собственные драгоценные шкуры в безопасности, вы считаете, что в мире не существует таких понятий как кровь и смерть. Само собой он может погибнуть, и даже скорее всего, ведь он человек смелый. На поле боя он не только будет заботиться о раненных, но не станет праздновать труса и при встрече с врагом.

Неожиданно он остановился и спросил уже более спокойным голосом:

— Между прочим, а кем вам приходится Джефф Тернер?

Миранда отвела глаза. Она глядела на сердитого врача в некотором недоумении. Не знаю, не знаю, размышляла она, кто же для меня Джефф.

— Друг, — ответила она наконец.

Перед ее мысленным взором возник образ Джеффа: песочного цвета волосы, серые искрящиеся глаза, сильные руки, которые могут быть такими нежными при прикосновении к больному ребенку, и с этим образом сразу же ассоциировалось чувство уверенности и надежности, бывшие столь же характерными, как и его облик.

— Да, полагаю, друг, — медленно повторила Миранда. — Конечно, в свое время он в имении доставил моему мужу много хлопот, но он же и спас жизнь моей маленькой сестренке.

Старый врач хмыкнул.

— Как все это на него похоже! Что ж, мэм, я должен идти. Должно быть, вам страшно хочется присоединиться к метафизически-поэтическому разговору в соседней комнате.

И он ткнул пальцем в сторону гостиной.

— Простите уж, что я нарычал на вас. Но такие хорошенькие создания, как вы, не знают, что такое настоящая беда. А это еще испортит ваши фарфоровые щечки.

И он, потрепав ее по щеке, подхватил свой медицинский саквояж с инструментами и вышел из кухни.

Миранда встала, вымыла чашку, положила в огонь еще одно полено и оглядела опрятную кухню. Ей не очень-то хотелось присоединяться к беседе в соседней комнате. Неожиданно та черная работа, которую она презирала, эта маленькая уютная комнатушка, на мгновение показались ей тем единственным местом, где она могла бы собираться с силами перед тем бурным темным водоворотом чувств, закрутившим ее вокруг Николаса.

Больше узнав его, она начала понимать некоторые особенности его характера и поэтому теперь была удивлена, что он так долго позволяет ей быть вне досягаемости его взгляда. Это могло означать лишь одно — беседа с По оказалась для него необыкновенно интересной.

Когда наконец она открыла дверь в соседнюю комнату, она обнаружила, что так оно и есть. Николас взглядом предложил ей сесть, но больше не обращал на нее внимания. Оба мужчины пододвинули свои стулья к столу, где на середине стояла наполовину пустая бутылка бренди и два бокала. Миссис Клемм увела Вирджинию в спальню и некоторое время оставалась там с ней. Оскорбленная миссис Эллет, на которую мужчины совсем не обращали внимания, пересела на освободившуюся софу, где развлекала себя Раздраженными похлопываниями по колену.

Миранда спокойно села на третий стул. В углах комнаты уже сгустились тени, но было еще достаточно светло, чтобы она могла заметить, что с хозяином произошли прискорбные изменения. Дрожь его чувствительных пальцев, подергивания безвольных губ и неестественный блеск неподвижных глаз.

Миранда с жалостью отвернулась. Хотя ей не с чем было сравнивать, она чувствовала, что за этим кроется нечто большее, чем простое пьянство, потому что ничтожная доля алкоголя не могла бы произвести столь разрушительное воздействие на человека, лишив его всякого контроля над собой.

А Николас спокойно сидел сложив руки, и смотрел на разворачивающуюся перед ним картину с сардоническим интересом. Сам он выпил не больше четверти бокала бренди.

По поднес к губам дрожащий в руке бокал.

— Слава! — воскликнул он. — Я сказал, что презираю ее. Что за чушь! Я боготворю ее.

Он качнулся вперед, и бокал, выскользнув из его руки, разбился об пол.

На звук бьющейся посуды торопливо вышла миссис Клемм и мгновенно оценила обстановку.

— О, Эдди, дорогой, как ты мог, ты же обещал! — воскликнула она, хватая со стола бутылку. На гостя она бросила умоляющий взгляд, в котором читалась просьба о прощении.

— Не уноси ее, Мадди! — По яростно схватил полную руку миссис Клемм. — Это успокаивающее… Верни, глупая женщина… верни назад. Разве ты не видишь, что с помощью этой волшебной жидкости я становлюсь королем… богом! Она указывает мне дорогу к небесам, к дающему забвение покою!

— Да, Эдди, дорогой, — сказала старая женщина, вытирая его лоб. — Это из твоего нового стихотворения, да? Почему бы тебе не прочитать его гостям?

Она спрятала бутылку за спиной, выдвинула ящик стола и вытащила из него несколько листков.

— Прошу вас, сэр, — произнес Николас, положив ногу на ногу. — Это великая честь.

Поэт нахмурился, отрицательно покачав головой, его рука все еще сжимала руку миссис Клемм. Затем из спальни донесся мучительный кашель Вирджинии.

Гримаса ужаса исказила лицо писателя. Его голова, несколько раз дернувшись, замерла, но дикий, мутный взгляд постепенно прояснился.

— Почитай им, Эдди. — Из многолетнего печального опыта миссис Клемм знала как лучше всего привести его в чувство, если, конечно, он еще не перешел ту грань, за которой никакой человеческий призыв не достигнет его в течение многих дней. И она прекрасно понимала, что его невразумительные с ее точки зрения стихи — она никогда не могла разобрать, о чем они — являются отдушиной и спасавшие от преследовавших его несчастий и от гораздо большей опасности — тяги к алкоголю.

Она с облегчением вздохнула, когда его цепкие пальцы выпустили ее руку и дотронулись до лежащих на столе листков бумаги. Он пододвинул их к себе:

Скорбь и пепел был цвет небосвода,Листья сухи и в форме секир…[22]

Его голос, сначала хриплый и нетвердый, постепенно набирал звучание. Вскоре каждый слог стал четким и ритмичным. От родителей артистов он унаследовал дар эмоционально воздействовать на зрителей.

Миссис Эллет отвлеклась от своего занятия и наклонилась вперед. Все — даже Николас — сидели затаив дыхание, а голос поэта звенел в таинственном, вызывающем грезы, ритме.