Обманчивый рай - Дмитрий Ольшанский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
С большим трудом я подавил желание выхватить плетку у него из рук и как следует пройтись ею по спине этого напыщенного индюка.
– Мне неведомо, что будет дальше, – сдержанно ответил я. – Вот только меня вовсе не пугает перспектива стать свинопасом, ведь они могут отмыться от грязи. А ты – несчастнейший из людей, обречен вечно носить грязь в своей душе.
Али искал ссоры. Ударив его, я лишь потерял бы в глазах Мехмеда а то и подписал себе смертный приговор, но умирать из-за такого мерзавца мне вовсе не хотелось.
– Ах ты щенок! – вскрикнул Али и его маленькие злобные глазки налились кровью. – Ты еще пожалеешь! Сын паршивой гяурки!
Я старался не слушать его и шел через сад обратно во дворец, но он не унимался. Увязавшись за мной, сановник продолжал выкрикивать оскорбления.
– Грязный выродок! Однажды ты приползешь ко мне на брюхе и будешь умолять о пощаде! Слышишь, ты!
До дворца оставалось совсем немного, когда взбешенный Али, не выдержав моего спокойствия, схватил меня за плечо.
– Мехмед совершил большую ошибку, когда допустил тебя во дворец, – скрипя зубами, процедил он. – Но я исправлю это недоразумение…
– С каких это пор шакалы стали рассуждать о поступках льва? – услышал я голос впереди себя. Али-бей вскинул голову и, побледнев, отступил назад. На ступеньках дворца стоял телохранитель Мехмеда, Омар. Суровый янычар был облачен в красный, отороченный мехом кафтан с серебряными пуговицами. На боку в золотых ножнах висел длинный, слегка изогнутый клинок. Омар не сводил глаз с Али-бея, который застыл в полной растерянности, боясь вымолвить хоть слово.
– Молчишь? Это хорошо – подытожил янычар, проведя рукой по своим усам. – Болтуны при дворе живут недолго, а раскаиваться в молчании лучше, чем раскаиваться в сказанных словах.
Али-бей сглотнул.
– Этот неверный оскорбил меня! – набравшись смелости, вскричал он. – Разве мог я оставить это без ответа?
– Неужели? – Омар взглянул в мою сторону.
Я не произнес ни слова.
– Что ж, как говорил имам нашего оджака[40]: «Тот, кто посеял шипы, тому никогда не вырастить винограда». Будь почтительнее к слугам нашего господина, Али-бей, и тогда они станут платить тебе тем же.
– Я этого так не оставлю! – запротестовал вельможа. – Он должен понести наказание…
– Не тебе решать его судьбу, – сухо промолвил Омар, давая понять, что на этом разговор закончен. – А тебя, Константин, шахзаде просил как можно скорее явиться к нему.
Я кивнул, и мы направились во дворец, оставляя позади пышущего злобой Али-бея.
– Не стоило тебе провоцировать его, – негромко сказал янычар, когда мы проходили по длинному коридору, ведущему в покои принца. – Змея от своего яда не гибнет.
– Ползучих гадов я не боюсь, – ответил я. – Но коли их развелось здесь так много, не пора ли звать змеелова?
Янычар взглянул на меня. Как показалось, с одобрением.
– Дворцы всего мира кишат этими тварями, – горько усмехнулся он. – Здесь их благодатная среда, здесь они вырастают до невиданных размеров и, разевая свои ненасытные пасти, стремятся сожрать все вокруг.
– Что же в таком случае остается делать человеку, по воле случая, оказавшемуся среди них? – спросил я.
– Оставаться человеком – коротко ответил Омар. – Вопреки всему, что тебя окружает.
– И стать, таким образом, добычей?
Янычар вновь разгладил усы и задумчиво взглянув на меня:
– Кем быть: добычей или охотником каждый решает для себя сам. Не все хотят быть целью, но и не каждый может стать охотником. Мир издревле устроен именно так и не нам менять его порядок.
– А как же милосердие, доброта и сострадание? – возразил я. – Разве не эти чувства проповедуют ваши дервиши бекташи[41] и разве не написано в Коране, что «Аллах любит добродеющих»? И в Библии: «Будьте же милосердны, как и Отец ваш милосерден?»
Омар усмехнулся.
– Милосердие и сострадание прекрасны лишь тогда, когда они защищены силой оружия. Мои братья-янычары гибнут каждый день для того, чтобы какой-нибудь крестьянин в Анатолии мог вырастить урожай и накормить свое большое семейство, чтобы купцы спокойно путешествовали по дорогам империи без опасения, что их убьют или ограбят, чтобы муэдзины, как и прежде, призывали правоверных на молитву, а мудрый муфассир[42] толковал и доносил до людей слова Аллаха о добре и справедливости. За все хорошее в этом мире приходится расплачиваться кровью, и тем, кто ее проливает, не время думать о милосердии. Пусть о добродетелях рассуждают ученые и богословы, ибо мы, те, кто вынужден творить зло во имя порядка, даем им такую возможность.
Омар, без сомнения, знал, о чем говорит. Легко рассуждать о добре и зле, когда ты сыт, обут и одет, когда у тебя есть крыша над головой, стол ломится от яств, а в чашах плещется теплое вино. Но едва ли такие мысли посетят рабов, оторванных от дома, матерей, которые не могут прокормить собственных детей, крестьянина от рассвета до заката трудящегося в поле или солдата, отдающего жизнь по прихоти своего господина.
Созданный нами мир уродлив и несовершенен. В его основе заложены принципы, далекие от справедливости, и виной тому – мы сами. Мы рвем у жизни кусок за куском, заботимся лишь о собственном благополучии, остаемся глухи к чужой беде, и если в конце этого пути, к нам приходит богатство и власть, мы с отвращением озираемся вокруг и укоряем человечество за его дикость, безнравственность и ущербность. Но разве мы имеем право судить других? Разве сами являемся примером добродетели и смирения?
Все эти мысли проносились в моей голове подобно стае взметнувшихся в небо птиц, чье спокойствие было нарушено внезапным появлением охотника. Даже войдя в покои Мехмеда, я не смог отбросить их от себя.
Сам принц находился в крайне приподнятом настроении и, едва завидев меня, поспешил поделиться новостью:
– Завтра мы возвращаемся в Эдирне!
Это известие слегка ошеломило меня, вырвало из плена прежних мыслей:
– Что-нибудь случилось? – поинтересовался я.
Мехмед улыбнулся, и улыбка эта напоминала скорее оскал хищного зверя, который увидел лакомую добычу.
– Венгры пошли на нас войной, и отец приказал мне явиться в столицу.
– Он хочет оставить тебя своим наместником? – предположил я.
– Нет. – Мехмед горделиво вскинул подбородок. – На этот раз я отправляюсь в поход против неверных вместе с ним. И ты, кстати, тоже. Будешь описывать наши славные победы для потомков.
– Ты хочешь, чтобы я наблюдал за гибелью тех, с кем раньше стоял в одном строю? Это немыслимо!
Улыбка
