Горячее сердце - Юрий Корнилов

Когда он вошел в кабинет, Ладонин не поднял головы, продолжая что-то писать. Леонид остановился шагах в трех от стола и молча стал ждать. Наконец Ладонин поднял голову, вложил в папку лист, на котором только что писал, и негромко обронил:

— Слушаю вас, товарищ Пчельников.

По мере того как Леонид докладывал, непроницаемое лицо Георгия Георгиевича словно бы оттаивало, окрашивалось легким румянцем, а взгляд выражал все большую заинтересованность.

Кончив говорить, Леонид не торопясь стал складывать бумаги в папку, ожидая обычных в таких случаях уточняющих вопросов, замечаний и распоряжений. Однако Ладонин молчал. Леонид поднял на него взгляд и едва не попятился, увидев яростно сверкающие в глубине темных впадин глаза Ладонина.

— О чем вы думаете, товарищ Пчельников? — раздельно, тугим начальственным голосом спросил Ладонин, вставая и опираясь рукой о стол. — Вы отдаете себе отчет в том, что вы делаете?

Леонид молчал, не зная, что и думать. А Ладонин продолжал:

— Вы отдаете себе отчет, с каким матерым врагом имеете дело? Этот ваш Флоренский в любой момент может скрыться: три дня — и он за кордоном. Не исключено, что сейчас, когда мы с вами тут беседуем, он уже на пути в Китай. Вы это можете понять?

— Да, я думал об этом, — быстро и твердо вставил Леонид.

— Тогда почему не приняли мер сразу, как только у вас в руках оказалось вот это? — Ладонин показал взглядом на папку, которую Леонид держал в руке. — Где ваша оперативность?

Леонид покраснел и, выдержав небольшую паузу, стал выкладывать свои соображения:

— Судя по всему, Флоренский — фигура крупная, вы ведь сами только что назвали его матерым врагом, именно поэтому я и решил, что его немедленный арест мог бы оказаться преждевременным. Не думаю, что мое появление на заводе могло его спугнуть, — я старался действовать осторожно. Понимаю: и у стен есть уши…

— Вы с Белобородовым уже давно его спугнули, — энергично перебил Ладонин. — С момента ареста Макарова все помыслы Флоренского направлены на быстрейшее свертывание шпионской работы. Здесь ему уже нечего делать. А ваше последнее посещение завода вынудит его форсировать уход в подполье либо даже за кордон.

— Меня еще что смутило, — признался Леонид. — Начальник цеха прекрасно о нем отзывается. Не думаю, чтоб они были заодно.

— Надо проверить. Хотя что вас смущает? Вы разве не знаете, что вор никогда не промышляет поблизости от своего жилья?

— Если верить начальнику цеха, Флоренский зимой почти не выходил из котельной, чтобы обеспечить безаварийную работу…

— Вот и именно что! — обрадованно воскликнул Ладонин. — Ваш Флоренский явно перестарался и тем выдал себя с головой. Каждый мало-мальски опытный шпион, прежде чем приступить к шпионской работе, старается, именно что не жалея ни сил, ни времени, зарекомендовать себя с лучшей стороны на том объекте, где он сумел внедриться. Флоренский выдал себя с головой!

— Однако же никому и в голову не приходило подозревать Флоренского, пока на него не показал Макаров, — заметил Леонид.

— Так это вам минус, товарищ Пчельников! — отрезал Ладонин. — Тем более что вы уже и до этого были с ним лично знакомы.

«У меня-то подозрение было!» — с обидой на Белобородова подумал Леонид.

— Теперь все ясно? — Ладонин вышел из-за стола. — Оперативнее действовать надо, оперативнее! — И кивком отпустил Леонида.

«Считаю свой арест ничем не вызванным недоразумением. Прошу вернуть меня на производство».

Большой, взъерошенный, с выражением полнейшего отчаяния и негодования на небритом лице, Флоренский тяжело дышал и, ерзая на табурете, потирал широкими ладонями расставленные колени.

— На каком основании вы говорите о моем враждебном отношении к Советской стране? — громким, хорошо поставленным голосом, словно произнося со сцены исполненные трагизма слова, в который уже раз взывал он к Леониду. — Я никогда не относился к своей стране враждебно! Недоразумение, абсурд! Антисоветская агитация? Прямые связи с иностранной разведкой? Вербовка агентов? Да вы хоть растолкуйте мне, что такое антисоветская агитация! Что вы молчите, молодой человек? Ответьте же, наконец!

Глядя на Флоренского, Леонид думал о том, с каким достоинством и выдержкой держался на допросах Макаров. А этот… И все же как-то надо его успокоить, привести в нормальное состояние, иначе просто невозможно будет вести допрос.

— Мы с вами здесь находимся как раз для того, чтобы установить истину и выявить все недоразумения, если они имеют место…

Растопырив пальцы, Флоренский потряс в воздухе руками:

— Все ваши обвинения в мой адрес — сплошное недоразумение! Я лишь в одном признаю себя виновным, а именно в том, что служил министром в правительстве Колчака, и считаю себя морально ответственным за все злодеяния этого правительства. Хотя личного участия в этих злодеяниях я не принимал, — внезапно он обмяк и некоторое время сидел съежившись и потирая дрожащие, как от холода, руки.

«В о п р о с: Находясь в Омске в начале лета 1918 г., вы принимали участие в совершенном там контрреволюционном перевороте?

О т в е т: В контрреволюционном перевороте — ни в Омске, ни где-либо еще — я никакого участия не принимал.

В о п р о с: Все ли члены продовольственного комитета, в котором вы служили, сотрудничали после контрреволюционного переворота в так называемом Временном Сибирском правительстве?

О т в е т: Часть сотрудников комитета эвакуировалась на пароходе:

В о п р о с: Почему же вы решили остаться в Омске?

О т в е т: Я ничего не знал ни о готовящемся контрреволюционном перевороте, ни о начавшейся эвакуации. Я вообще мало контактировал с местными властями. В основном в то время я проталкивал эшелоны с продовольствием и занимался личными делами.

В о п р о с: Какой характер носили эти ваши личные дела?»

Флоренский грустно покачал головой и заговорил, глядя на окно:

— Я мог бы рассказать вам романтическую историю любви молодого, подающего надежды чиновника к красивой, своенравной замужней женщине старше его лет на пять, но… Боюсь, вам это будет совсем неинтересно слушать…

— Да, лучше не отвлекаться от главного, — согласился Леонид и задал следующий вопрос: — Итак, вы добровольно вошли в так называемое Временное Сибирское правительство?

— Пожалуй, добровольно, — Флоренский безразлично пожал плечами.

— Так же, как позднее стали министром в колчаковском правительстве?

— Я не задумывался в то время о последствиях, — сказал Флоренский. — Истинная суть колчаковщины мне открылась не сразу..

— Уточните, какие конкретно функции были возложены на Министерство продовольствия, которое вы возглавляли.

— Мое министерство ведало вопросами снабжения населения и армии продовольствием и промышленными товарами, — подумав, Флоренский уточнил: — Впрочем, снабжение населения промышленными товарами не производилось из-за полного отсутствия таковых.

— Тем не менее колчаковскую-то армию вы ими снабжали?

— Формально снабжение армии обмундированием находилось в ведении моего министерства, но фактически его поставляли союзники. Мои усилия сводились главным образом к тому, чтобы поступающее на склады и подлежащее отправке продовольствие как можно меньше разворовывалось железнодорожниками, а также сотрудниками моего собственного министерского аппарата. Должен заметить, что в Омске в то время воровство в подкупы день ото дня принимали все большие размеры. Мне рассказывали, что даже самому министру путей сообщения пришлось однажды дать крупную взятку железнодорожникам, чтобы те пропустили его вагон…

— Лично же вы, согласно вашим словам, прилагали усилия к тому, чтобы предназначавшееся для колчаковской армии продовольствие как можно меньше разворовывалось?

— Как министр продовольствия, я просто обязан был этим заниматься. Другое дело, что результат моих усилий часто оказывался либо равным нулю, либо даже со знаком минус. Продовольствие все равно уходило на сторону, а в итоге я выглядел главным виновником массового его воровства. Если хотите, то и главным вором. Я был одной из самых одиозных фигур в правительстве. Ничто так не волнует обывательские массы, да и не только, пожалуй, обывательские, как перебои в снабжении продуктами питания. Все взоры в таких случаях неизменно обращаются на главное ответственное лицо…

— При каких обстоятельствах вы ушли с поста министра?

— Мною была закуплена большая партия китайского чая. Поскольку деньги в ту пору катастрофически обесценивались, пришлось переплатить что-то около миллиона рублей. И меня обвинили в присвоении этой суммы. Дело было передано в суд, и я тут же подал в отставку. Незадолго перед тем у меня состоялся приватный разговор с председателем Совета министров Вологодским. Я высказал ему свое отрицательное отношение к политике репрессий и открытого грабежа мирного населения, которую проводило его правительство. Помнится, я обращался по этому поводу и письменно в Совет министров. Только не поймите, ради бога, что я пытаюсь принять позу борца против кровавого режима. Увы, ни в то время, ни позднее я не помышлял о какой бы то ни было борьбе. Я работник, а не борец. Возможно, и министром был никудышным. Самое большее, на что я отважился, — это высказать в достаточно корректной форме свое личное мнение о происходящем. Однако и этого, видимо, хватило для того, чтобы оказаться в правительстве нежелательной персоной.