Млечный путь - Меретуков Вионор

Аня бывает здесь и без Цюрупы. Авдеева, похоже, взяла ее под свое крылышко. Они часто сидят вместе, потягивают шерри и о чем-то шепчутся.

Лейбгусаров и Геворкян тоже шепчутся, и тоже неизвестно о чем.

Глава 28

За Геворкяна всерьез взялась подагра, и ему нравилось сидеть дома и греть, хотя это и противоречит всем медицинским предписаниям, кости у камина. Вика, не переносящая затворничества, поворчала, поворчала, но потом нашла выход.

— Я решила заняться собой, — сказала она, оглаживая бедра пополневшими руками, — я начинаю терять форму.

— Напротив! Ты ее обретаешь! Кавказ в лице одного из лучших своих представителей смотрит на тебя во все глаза и восхищается! — вскричал Геворкян, приложив руку к своей груди. — Наконец-то ты станешь похожа на настоящую женщину!

— Нет-нет, мне необходимо сбавить вес.

— Для этого ты завела себе тренера по теннису? Как же это бездарно, дорогуша, — укорил ее Генрих Наркисович. — Ах, милый мой Сапега, — он повернулся ко мне, — не питайте иллюзий! Женщины, все до единой, — создания низменные, своекорыстные, лживые. Умные люди им не верят. Женщина, — сделал он открытие, — женщина — это ухудшенный, по сравнению с мужчиной, вариант гомо сапиенс.

— Поэты слагают оды в честь женщин! — загорячилась Авдеева.

— Это лишь доказывает, что среди поэтов полно дураков, — безмятежно заметил Геворкян. — Поэты слагали и слагают в честь дам восторженные вирши, славя вымышленные женские добродетели и вознося до небес их несуществующие моральные достоинства. А на самом деле в каждой бабенции от дьявола стократ больше, чем от бога. Ах, эти женщины… Мужчины! не верьте им, они в одном ряду с аллигаторами, пауками, крысами и жабами. Вы скажете, а как же секс? Я отвечу словами лорда Честерфилда: удовольствие это быстротечное, поза нелепая, а расход окаянный.

— Циник! — выкрикнула Авдеева.

Геворкян, словно бодаясь, замотал головой и продолжил:

— Человек состоит из пороков и добродетелей. Это известно всем. Но в мужчине все это перемешано примерно поровну, так сказать, гармонично, женщина же целиком состоит из пороков. Всецело и всеобъемлюще! И главный порок, которым они завлекает нас, доверчивых и влюбчивых мужчин, это непредсказуемость. Никогда не знаешь, какой номер эта чертовка выкинет через мгновение.

— Прекрати, Генрих! Ты плохо знаешь женщин! — одернула его Авдеева. Лейбгусаров с одобрением посмотрел на жену.

— Если бы я плохо знал вашего брата, то не разводился бы семь раз, — пробурчал Геворкян.

— Потому и разводился, что плохо знал…

— Черт с тобой, может, ты и права, — неожиданно согласился он. — Наверно, я действительно плохо знаю женщин. Но что я усвоил хорошо, так это то, что все вы — смесь из великого и мелкого, из добродетелей и пороков, из благородства и низости. Самое характерное в женщинах — это непоследовательность.

«Эге-ге, — подумал я, — да этот мерзавец не так-то прост: цитирует Сомерсета Моэма!»

Геворкян вдруг повернулся к жене и стал в упор ее разглядывать.

— Он что, хорош собой, это твой тренер? — спросил он.

— Чудо мое! Тренера зовут Наташей! — смеясь, ответствовала Вика.

— Доиграешься, голуба, — пригрозил он, — возьму вот и поеду в свадебное путешествие один! Или с Цинкельштейном!

И тут Геворкян резко переменил тему разговора:

— Приснился мне тут сон. Будто мне двадцать лет. Моя родная Сретенка. Мама стоит на балконе второго этажа. Я бегу по двору, за мной гонится страшный мужик с топором. «Мама, не жди меня к обеду!» — успеваю я крикнуть. Мама спокойно отвечает: «Я все-таки подожду».

— Он тебя догнал? — с надеждой спросила Вика.

— Титаническим усилием воли я заставил себя проснуться. Если бы не это, ты была бы вдовой.

Что-то темное, мрачное мелькнуло в глазах Вики. Но заметил это только я. В хорошую же компанию я попал!

Глава 29

Со временем у Геворкяна стали играть чуть ли не каждый день.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Понять, чем занимаются мои новые друзья в свободное от игры время, было сложно. Сами они об этом не говорили. Ясное дело, Цинкельштейн не печатал доллары на принтере. Да и Геворкян не торговал на толкучке смарагдами из ограненного бутылочного стекла. Могло показаться, что они ушли на покой. То есть перестали активно заниматься узаконенным отъемом денег у населения и государства. Но частые визиты мужа Авдеевой, высокопоставленного госчиновника, заставляли думать, что это не совсем так.

— В стране бардак. Бардак во всем. В полиции, в медицине, в спорте, в образовании, в искусстве, в промышленности, в политике, в финансах. Только у нас, в нашем сообществе, царят правильные порядки, покой и равновесие, — говорил Геворкян, сгребая выигранные фишки. И все, соглашаясь, дружно закивали головами.

Чуть позже, после очередной игорной виктории, он принимается горько сетовать на судьбу.

— Деньги, особенно большие деньги, — это смерть для интеллектуала. А я, как вам известно, интеллектуал. Мне душно в мире золотого тельца. Мне плохо! Мне хочется свободы, воли, чистого воздуха! Вернее, я даже не знаю, чего мне хочется. Вика, ты не знаешь, чего мне хочется и почему мне так плохо?

— Ты третий день сидишь на овощной диете… — рассеянно сказала Вика. — Вот и не знаешь, чего тебе хочется.

— Ах, если бы я знал, что ты так прозаична, я бы никогда…

— Ты бы никогда не женился на мне?..

— Я бы никогда не сел на диету. Это ведь ты заставляешь меня питаться только овощами и фруктами, чтобы я был строен, как твой тренер по теннису. А того не знаешь, — сказал он, оглаживая свой обширный живот, правда, немного опавший, — а того не знаешь, что для настоящего армянина любая диета смертельно опасна. От этой твоей жратвы меня, простите, пучит.

— Пойми, любимый, — проворковала она, — я хочу, чтобы ты выглядел моложаво. С завтрашнего дня ты переходишь на сыроедение.

— Этого только не хватало! Жрать сырое мясо?! Что я, тигр, что ли?!

Когда Геворкян в одной из десяти комнат, которые больше напоминали дворцовые залы, установил два игровых автомата, три рулетки — европейскую, американскую и французскую, и выписал из Лас-Вегаса чернокожего крупье, и при этом никто не удивился, я понял, что все они близки к помешательству.

Вообще, жили они скучно. Игра на деньги — это было все, чем они могли пощекотать свои дряблые нервы.

— Ну, прикоплю я еще один миллион, — уныло говорил Геворкян, совсем недавно утверждавший противоположное. — Что изменится? У меня будет на миллион больше. Жизнь миллионера скучна. Не может же он днем и ночью, как Гарпагон, пересчитывать свои миллионы.

— Врет, сукин сын, врет и не краснеет, — шепнула мне на ухо Вика.

— Миллионер, — продолжал Геворкян напористо и веско, — как правило, постоянно занят. Но чем? Он член правления нескольких банков, он аккуратно ходит на заседания, презентации, на всякие там деловые встречи, устраивает пышные приемы с фейерверком, выделяет копейки на благотворительность, каждые полгода покупает новый автомобиль или яхту… скучная жизнь. Он окружен такими же несчастными, как он сам. Миллионера засасывает обыденность. И он этого не замечает, он не замечает, что жизнь его до омерзения банальна. Миллионер все время куда-то спешит. У него не остается времени, чтобы задуматься. Иногда ему кажется, что он счастлив. А жизнь тем временем стремительно проносится мимо. Я, на свою беду, принадлежу к тому типу миллионеров, которые наделены аналитическим складом ума. В отличие от большинства, я задумываюсь. Поэтому мне так трудно живется.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Цинкельштейн сочувственно вздохнул.

— Мне тоже не хочется походить на Гарпагона, который постоянно думает о деньгах и о том, как бы их запрятать подальше. Мне хочется совсем другого: мне, как и тебе, хочется свободы и чистого воздуха!

— Не примазывайся, ты, мелкая душонка! — взревел Геворкян. — Сравнил! Твоя свобода — это балаганная свобода местечкового обывателя. Твоей свободы хватит на то, чтобы выцыганить у доверчивого соискателя дворянского звания последние гроши. А моя свобода, — он воздел руки к потолку, — это весь мир и даже кое-что побольше.