Тайная тетрадь - Магомед Бисавалиев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
На одиннадцатый день после снегопада гортнобцы добрались до фермы Сугърухъ. Скот в сарае хором замычал, услышав их приближающиеся голоса. Но женщина не вышла к ним навстречу. Они нашли её в хижине, всё так же сидящую на корточках и обезумевшую от горя. Такой и привезли её в Гортноб. Там она немного пришла в себя и рассказала им и про сон, и как ребёнок пропал.
— Ты точно помнишь, что женщина приходила во сне? Может, это не сон? — поинтересовалась одна.
Её тут же заткнули старшие и объяснили, что это место отрезано от мира, и не было на снегу никаких следов, кроме тех, что оставили добравшиеся до фермы сельчане.
— Что тут гадать, на всё воля Аллаха! Твою дочку забрали или будалаи, или джинны, существа нашего мира не могли через запертую дверь дочку забрать, — сказала как отрезала старшая тухума Малачиял.
И женщины увели несчастную мать домой.
Прошло много лет, много воды реки Сугъру ор утекло после той злосчастной ночи, женщина, лишившаяся своего ребёнка, жила обычной размеренной жизнью. Что странно, у неё не было ненависти или отвращения к тому месту, где произошло несчастье. Напротив, её манило туда.
Там её встречали золотистые рассветы и багряные закаты осени, красивая зима со снегами и тихими изумрудными речками, где сверкает каждый камушек на дне. Там наступала шумная цветущая весна и щедрое, неописуемо красивое лето; её туда тянуло, тянуло, несмотря на несчастье, которое её там постигло.
Там со всех холмов на неё смотрели вожаки — стражи горных туров, что охраняли покой своих стад; из лесу за черникой на поляну выходила медведица с медвежатами; а из-за поворота на тропинке, что вела к речке, за ней следили два огненных глаза серого волка-вожака.
Ни людям, ни себе женщина не могла объяснить этой своей тяги, противоестественного желания бывать там, где её жизнь была сломана, и такого же противоестественного покоя, который она испытывала, оставаясь одна на ферме.
И однажды глубокой осенней ночью всё прояснилось, и были даны все ответы, отметены все предположения и догадки, развеяны сомнения, что копились десятилетиями.
В ту ночь она сидела перед очагом и грелась у огня. Никого не было на ферме. Ночь была тихая, будто всё живое замерло в ожидании долгой снежной безжалостной зимы. И эта тишина была разорвана как подол платья, зацепившегося за колючий кустарник. С протяжным скрипом медленно приоткрылась дверь хижины.
Но никого не было у порога. Вдруг метнулось пламя в очаге, скрипнули брёвна старого дома, и прозвучал чей-то голос:
— Ва, Малачиязул яс!!! Дур ясалъ вас гьувуйла, вас вехьзи егьи!!! (О, дочь тухума Малачиял!!! Твоя дочь родила сына, приходи его навестить!!!).
Женщина никогда ранее не слышала такого голоса. Невозможно было определить, чей он — мужской или женский, ещё сложнее понять, откуда он доносился — справа или слева, сверху или снизу. Казалось, он заполнил всё ущелье, и каждое слово многократно повторялось эхом, будто скалы перебрасывали его друг другу, пока последнее, уже еле различимое, не затерялось где-то в глубоких расщелинах.
«Дочь сына родила… сына родила… сына родила… навестить… навестить…» — женщина беззвучно повторяла эти слова. Голос ей не подчинялся. Ей не подчинялось и её тело. Она словно оцепенела и продолжала сидеть, держа в руках хворост, что минуту назад собиралась бросить в огонь, и смотрела на стену. Там, в прямоугольнике света, чернела её собственная сгорбленная тень. Но тут тень вдруг распрямилась, будто сбрасывая годы и горести, согнувшие её, и с запозданием на секунду женщина повторила это движение. Тень вскинула руки, и руки женщины сами собой взлетели вверх. Тень метнулась к двери с изяществом юной девушки, и женщина последовала за ней, чувствуя себя молодой, гибкой и сильной, готовой идти за голосом на край света — хоть через реки и пропасти, хоть в лес и в горы.
Горы и леса, реки и пропасти сверкали под лунным светом и молчали, будто ничего не произошло.
«Я должна идти туда… туда, где моя дочь…» — повторяла женщина, шагая вдоль реки по узкой тропинке вверх. Она никогда не была в этих местах, но ступала уверенно, как по собственному двору. Ей не приходилось искать тропинку, та сама ложилась ей под ноги, уводя от невидимых расщелин и опасных склонов. Неизвестно, сколько длился этот путь, но вдруг перед ней выросла стена заброшенного хлева. Дальше дороги не было.
Луна зашла за дальние горы, стало совсем темно. Уверенность покинула женщину, страх подполз, сжал холодной рукой сердце. Но тут ей в лицо дунул лёгкий ветерок, и она услышала голос, который узнала мгновенно, хотя раньше не слышала его никогда. Это был голос её дочери, пропавшей в день своего рождения:
— Иди в сторону Киблы по узкой тропинке, пока не закончится она. Когда не будет дальше дороги, закрой глаза, прочитай «бисмиллах», шагни вперёд правой ногой, и ты меня найдёшь. И запомни, — сказал голос дочери на чистом джурмутском диалекте: — Квензи кьураб — бослугигуй, кодоб кьураб — толугигуй (То, что кушать дадут — не трогай, то, что с собой дадут — забери).
И пошла женщина, как ей сказали, и оказалась в красивом доме. А там её встретила молодая красивая женщина — её дочь с мальчиком на руках. Рассказала, что забрали её джинны, вырастили, выдали замуж, и родила она сына. Сколько просидели, обнявшись, мать и дочь, какие слова они говорили друг другу, нам неведомо.
Только через какое-то время позвали их джинны к трапезе. Во все глаза смотрела женщина на джиннов, молодёжь танцевала и пела, остальные — кто работал, кто молился, и похожи все они были на людей Джурмута.
За столом отвели матери место, на которое сажают самых почётных гостей, но поглядела она, чем её угощают, и увидела, что это ослиный навоз и кровь зарезанного барана. Поблагодарила она джиннов, но не притронулась к их еде. А когда закончилось застолье и разговоры, старший из джиннов спросил, не желает ли она остаться с ними. Стала просить женщина, чтоб отпустили её обратно в человеческий мир.
— Хорошо, — согласился тот, — пусть будет так, как ты сказала.
Она попрощалась с дочерью, а когда уже выходила из
