Подлинная жизнь Дениса Кораблёва. Кто я? «Дениска из рассказов» или Денис Викторович Драгунский? Или оба сразу? - Денис Викторович Драгунский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Несмотря на все мои старания, свести эти две компании мне так и не удалось. Боюсь, тут опять что-то социальное. Писательская и академическая компании считали друг друга не ниже и не выше себя, а – совершенно иными, из другого теста и поэтому не желали общаться. Я старался, я честно старался. Но холодные отказы и даже маленькие скандалы были мне ответом.
Вася Кулаков был человеком очень умным, тонким, начитанным. Умеющим пошутить, быть светским и обворожительным. Внешне он был похож на Пьера Безухова: высокий, чуть полноватый, хотя физически очень сильный. В очаровательных круглых очках. Его отец был не только доктор наук, профессор, но еще и капитан первого ранга. На даче у него была прекрасная библиотека. Однажды я привел Васю к двум чудесным писательским дочкам. Мы сидели, пили чай, обсуждали последние журнальные публикации. А когда настала пора прощаться, милая и воспитанная девушка сказала: «До свидания, ребята. Денис, приходи к нам завтра». – «Ого, какие хамки! – сказал мне Вася, когда мы отошли от калитки метров на сто. – Мне бы никогда в голову не пришло так нахамить, я бы даже и придумать такого не мог». И тут только я, как бы прокрутив пленку, прослушал эту фразу заново и сам удивился. Но увы. Дружить приходится с людьми, которые почему-то не терпят друг друга. Дружить, так сказать, по отдельности.
Это мне еще раньше объяснил один великий советский режиссер-документалист – когда его падчерица Лялька бросила меня, а я ему пожаловался. Нет, не на Ляльку, а на ситуацию, в которой я – из-за нее – оказался. «Получается, что я теперь должен рассориться со своим другом, с которым она теперь целуется?» – «Не обязательно!» – и он рассказал, что у него есть два прекрасных товарища, замечательные кинооператоры, которые друг друга терпеть не могут, просто ненавидят. «Но никто из них не говорит: «Или он, или я», – и я не тащу одного в компанию, где будет другой. Понял?» – «Понял».
Вася стал японистом, сотрудником МИДа, переводчиком высшего класса, переводил для президентов и премьеров, а потом – российским консулом в Японии.
Саша Жуков стал историком-японистом, автором двухтомной «Истории Японии». Изучал страну и язык вслед за своим отцом. Академик Евгений Михайлович Жуков был человек дружелюбный и остроумный, рассказывал интересные и смешные вещи. Как во время польского кризиса 1970 года товарищи из ЦК стали предъявлять претензии первому секретарю товарищу Гомулке. Довел, мол, страну до рабочих волнений. Товарищ Гомулка рассердился и кинул в коллег чернильницу, и чернилами залил костюм товарищу Гереку. Поэтому Гомулку сняли, а Герека сделали первым секретарем. Как философ Нарский в преддверии выборов в академию письменно убеждал академиков, что он – не еврей (много лет спустя я прочел об этом в рассказе Тендрякова «Охота). От Евгения Михайловича я впервые услышал – в конце 1960-х! – знаменитую впоследствии шутку о валютном соотношении доллара, фунта и рубля: «фунт рублей стоит доллар».
Андрюша Юданов (кстати говоря, тоже сын профессора экономики) стал экономистом, автором нескольких книг. Одна из них под названием «Секреты финансовой устойчивости международных монополий» очень хорошая, а маленькая брошюрка под названием «Фирма и рынок» – просто великолепная.
Мы дружили. Мы разговаривали часами. Мы и в Москве гуляли вечерами по городу. Курили, выпивали эдак скромненько, зайдя в кафе. Вася Кулаков угощал меня чаще, чем я его, увы мне… А потом все это как-то незаметно с какой-то геологической неуклонной медленностью куда-то делось, пропало, стушевалось.
С Яковлевым и Асмоловым я дружил столь же страстно. С Яковлевым особенно. Нам тоже было понятно, кем мы хотим стать. Причем, надо сказать, всем нам. Лена Матусовская к тому времени уже была искусствоведом. Оля Рязанова собиралась на филфак изучать английскую литературу. Филологом хотел быть и я, правда по греко-латинской части. Саша Асмолов хотел стать ученым, и поначалу его интересовали биологические материи.
Скоро в нашем поселке снял дачу Алексей Николаевич Леонтьев, главный советский психолог, декан психфака МГУ. Бывают разные деканы. Чаще всего это просто административная должность. Иногда – это почетное кресло, вроде президента в парламентских республиках, куда периодически усаживают наиболее отличившихся профессоров. А Леонтьев был научным лидером факультета, и не только факультета, но и всей марксистской психологии. Давайте без кавычек. Когда-то я тоже смеялся над этим, но в шестьдесят лет перечитал старика Леонтьева – я говорю «старика», потому что у него был сын психолингвист, и есть внук, тоже психолог, Дмитрий Леонтьев, с которым я знаком, – перечитал и понял, что это был сильный и оригинальный ученый, скорее даже философ, чем конкретно-предметный психолог. У Бога всего много, и марксизм в этом наборе тоже есть.
Владимир Федорович Тендряков, незаурядный писатель, поразительно добрый человек (я помню, как он разговаривал с нами, с ребятами, защищал нас от наших родителей, а иногда даже – о ужас! – совал нам трешки на портвейн), был еще и человеком ищущим. Ему было все интересно. Его библиотека ломилась от книг по философии, истории, психологии. Сидя на полу в его кабинете, я прочитал Ницше, «Так говорил Заратустра». Тендряков иногда публиковал философские статьи. Философские не в предметном смысле, а в смысле размышлений. Одна его мысль показалась мне интересной. Он сказал, что человек как социальное явление начался с того момента, когда люди начали хоронить своих мертвецов. Конечно, Тендряков тут же познакомился с Леонтьевым, и Саша Асмолов – наверное, под