Наследник - Алексей Кулаков

Донн, донн, донн!

Слушая, как возвещают обедню колокола на звонницах, мальчик машинально перекрестился. Постоянно находясь под десятками чужих взглядов, подмечающих буквально каждое движение и даже самый неявный жест, довольно быстро вырабатываешь нужные привычки: например, постоянно держать лицо бесстрастным, показывая глазами лишь те эмоции, которые хочешь показать. Или особый шаг — будущему великому князю не пристало ходить слишком быстро. Да и слишком далеко тоже — не для того царские конюшни заведены, чтобы великий государь ноги утруждал. Обязательное благочестие, обязательная свита и охрана, непременно и только богатые одеяния и оружие, неявные, но все так же обязательные к исполнению в повседневном быту ритуалы и условности…

— Государь-наследник Димитрий Иванович, снизойди к сирым да убогим!..

Удерживаемая охраной, на царевича с неприкрытой мольбой и отчаяньем в глазах смотрела молодая, и доселе неизвестная ему боярыня. Не очень красивая, но и не дурнушка, чуть ниже среднего достатка, держащая на руках квелого младенчика откровенно болезненного вида. И что самое интересное — на ее курносом лице не было даже и следа свинцовых белил. Едва заметно кивнув десятнику постельничих стражей, наследник разрешил ее пропустить, одновременно с этим касаясь просительницы и ее ребенка своими чувствами.

«Сама здорова, причем прямо-таки на удивление. Младенец?.. Мальчик, примерно полгода, дышит с трудом. Почему?».

— Государь-наследник, на тебя уповаю…

Оборвав речи боярыни недовольным жестом, Дмитрий всмотрелся в ее сына.

«Обычная простуда. Правда, довольно сильная, и почему-то застарелая. Недолечили-простудили, и так несколько раз? Похоже на то».

— Кто не досмотрел? Ты?

Вместо ответа молодая мать совершенно некрасиво хлюпнула носом, часто моргая мокрыми от слез глазами. Сняв перчатку с правой руки, целитель начертал на маленьком лобике крест, после чего на пару мгновений задержал руку над грудью своего будущего подданного — для пущей верности.

— Милостью Его сын твой исцелен.

Начавшую было падать на колени боярыню, с двух сторон подхватили опытные и привычные ко всему дворцовые стражи.

— Епитимью за небрежение долгом материнским тебе назначит твой духовник. Ступай!..

Отвернувшись от плачущей счастливыми слезами матери, Дмитрий незаметно поморщился от внимания нескольких дюжин подоспевших зевак, в чьих глазах при должном желании и умении вполне можно было разглядеть первые ростки фанатичного обожания.

«Только этого мне и не хватало — ходить по Кремлю, постоянно озираясь и сторожась».

— Благослови, государь-наследник!

— И меня, меня!!!

— Назад, пока плетей не получили!..

— А ну, не балуй!..

Направляясь в Теремной дворец, царственный отрок коротко оглянулся и сожалеюще вздохнул: воистину, ни одно доброе дело не остается безнаказанным!.. По отношению к нему это означало, что после очередного чуда исцеления батюшка или запретит ему столь вольно гулять, или (что вернее), в очередной раз увеличит его охрану…

— Ай лепо! Ай любо!..

Великий государь, царь и великий князь Иван Васильевич крепко стиснул в родительских объятиях довольно улыбающегося сына, после чего вновь вернулся к удивительно подробным и точным картам, начертанным на четырех больших кусках отличного пергамента.

— Порадовал ты меня, сынок, ох как порадовал!.. А это что?

Чуть прищурив глаза, властитель свободно прочитал:

— Невьянск. Это где рудник серебря…

Покосившись на томящегося любопытством Афоньку Вяземского, переминающегося у самой двери, правитель немного понизил голос: кое-что его ближники уже знали, но только в общих чертах.

— Кхм. А что с золотом?

Вновь прищурив глаза, и время от времени переводя взгляд с карты на плотно исписанные страницы малой книжицы, а потом и обратно, он стал тихонечко бормотать:

— Река Исеть — вижу. Большой и Малый Иремель, Атлян, Миасс — тоже вижу. Сыно, что за значок такой?

— Россыпи самородного золота на ручьях Каменка и Санарка, батюшка.

— Угум. Таш-ку-тар-ганка. Ну и названьице, прости Господи!.. А значочек-то крупноватый. Что, так много?..

— Много, батюшка. Еще и каменья драгоценные тамо же. Вот тут надо ставить прииски. А здесь и здесь медь добрая.

— Вижу, сыно, все вижу.

Довольный донельзя правитель захлопнул книжицу и буквально оскалился в хищной усмешке:

— Ужо погодите у меня!

— Батюшка?..

— А? Нет, сыно, это я о своем.

Бережно скатав подробнейший чертеж земель уральских и сибирских, Иван Васильевич внимательно просмотрел следующее призведение картографического искусства, довольно крупно и опять-таки невероятно подробно отображающее все города и реки Европы. Затем все с тем же интересом перешел к четвертой карте, явно сравнивая размер своей державы и империи Османов, погладил кончиками пальцев Китай и часть Индии, после чего вернулся к предыдущему пергаменту.

— Сыно. Скажи, а нельзя ли вот только их.

Крепкий ноготь указательного пальца очеркнул королевство Польское и Великое княжество Литовское.

— Только еще больше, и во весь пергамент?

— Сделаю, батюшка.

— А на другом пергаменте их.

Все тот же ноготь прошелся по королевству Шведскому, затем перепрыгнул на Данию и земли Ливонии.

— И это исполню, батюшка.

— Ты мой помощник!..

Выпустив из родительских объятий полузадушенно пискнувшего сына, царь несколько смущенно потрепал его по голове. Когда собственный наследник ведет себя столь взросло и разумно, иногда забываешь, что ему всего десять лет!.. Впрочем, первенец на его излишне крепкую ласку ничуть не обиделся: поправив одежду и откинув растрепавшиеся пряди назад (и не лень же ему с ними возиться!..), царевич захватил отцовскую шею в кольцо своих рук и что-то просительно зашептал, откровенно пользуясь хорошим настроением родителя:

— Да зачем они тебе, сынок? В приказах любого из подьячих возьми — только рады будут в стряпчие перейти?..

— Эти будут только мои, батюшка. К тому же, один из них точно умеет молчать…

Еще минута тихого шепота, и великий государь окончательно сдался:

— Бери под себя, дозволяю. Постой-ка, а они, случаем, не сродственники боярам Колычевым?

— Нет, они из детей боярских вышли, батюшка.

— Все одно, дозволяю.

Вновь мальчишечьи губы что-то тихо зашептали.

— Так-так?.. Ну-ка, хвались!

Через довольно краткое время в царский Кабинет зашел сын оружничего Салтыкова, с шкатулкой на вытянутых руках. Пока подходил, несколько раз поклонился, а оказавшись рядом с правителем, и вовсе заметно оробел — впрочем, этого почти никто и не заметил, так как содержимое шкатулки было гораздо интереснее. Не очень длинные круглые палочки, кои перед тем, как лакировать, обмакнули одним кончиком в краску: дюжины с две в красную, и по десятку в зеленую, синюю, желтую и коричневую. Еще дюжину вообще никуда не обмакивали, залакировав как есть — зато их, в отличие от разноцветных, не забыли хорошенько заточить.

— Чертилки для письма и рисования, батюшка.

— Ишь!..

Вынув из ножен кинжал, великий государь в два движения заострил палочку с красным оголовьем. Подхватил в руки одну из челобитных, провел ярко-алую черту, затем еще одну, попробовал написать длинное слово…

— Как ладно-то выходит, а? И в чернильницу макать не надо. Лепота!..

— Поначалу-то я их для Федьки измыслил, батюшка — очень уж он любит рожицы смешные на земле рисовать, да на бумаге. Свинцовая писалка для него вредна — когда задумается, все ртом ее помуслявить норовит, серебряной дорого выходит, а эти в самый раз. И Дуне с Ванькой тоже понравились. Очень.

— Угум.

Увлеченно опробовав все цвета и намертво исчеркав бедную челобитную, великий князь с легкой задумчивостью поинтересовался:

— Сложно ли их выделывать?

— Знающему фармацевту или алхимику не очень, батюшка. А если набрать с дюжину толковых недорослей из мастеровщины, да чтоб вся нужная утварь и запасы зелья с каменьями были — и их научу всему потребному для выделки чертилок. Седьмицы за две.

Повертев в руках сыновий подарок, царь распорядился:

— Пришлю тебе дьяка, обскажешь ему все, что для выделки этих твоих палочек надобно.

— Сделаю, батюшка.

Вновь взьерошив тяжелые пряди серебряных волос, Иван Васильевич улыбнулся, и…

— Великий государь.

Перевел взгляд на так некстати подавшего голос Вяземского:

— Боярин Бельский до тебя просится.

Не отвечая, правитель подхватил со стола аккуратно свернутый в рулоны пергамент, вложил его в жесткие тулы из толстой кожи, после чего самолично отнес их в свою Опочивальню, где не так давно появился удивительно массивный сундук, чуть ли не в сплошную окованный толстыми полосами железа. Отомкнул три навесных замка, затем один нутряной весьма сложной работы, откинул тяжеленную крышку и бережно уложил свои новые сокровища внутрь, как раз поверх тонкой книги — вроде бы и новой, но уже с изрядно замусоленной обложкой. Вспомнил о другой книжице, сходил, забрал, умостил ее поверх карт, и не спеша вернул все запоры обратно, спрятав затем три ключа в хитро сделанный тайник, а четвертый повесив себе на шею. Так-то оно понадежней будет!.. Наконец, вернувшись в Кабинет и присев на любимый столец, Иван Васильевич небрежно кивнул, разрешая войти Голове Боярской думы. Чуть повернул голову, потянувшись за кубком с вином — и уловил, как при виде четвероюродного брата красивое лицо сына осветила слабая, почти неразличимая насмешка.