Дело всей жизни. Книга первая (СИ) - Громова Ульяна

Я сделал в памяти галочку напротив этого обещания и притормозил перед воротами особняка в ожидании, пока они откроются. Через полминуты, проезжая мимо парня в форменной рубашке и брюках, опустил стекло.

— Карриган уже здесь?

— Нет, сэр.

— А Маури давно уехал?

— Час назад, сэр.

Я проехал по дорожке к трёхэтажному белому дому. Оставил машину под окнами в тени платанов и клёнов и открыл особняк. Я бывал здесь нечасто — атмосфера этого дома диссонирует с моим самоощущением. Тишина, умиротворение, свежесть, рокот тяжёлых волн Атлантического океана — всё это только обостряет внутренний дискомфорт. Чтобы наслаждаться тишиной, она должна быть и внутри. Чтобы наслаждаться аурой этого места, нужно познать спокойствие. И то и другое для меня — роскошь, которую ни купить, ни вымолить невозможно.

Быстро прошёл в комнату и переоделся в короткие шорты, спустился в кухню и вытащил из холодильника небольшое ведёрко с мясом в маринаде, свежие овощи и холодный морс из персиков и папайи, настоянный на грецком орехе. Услышал шелест шин за окном. Хлопнула дверца, и через минуту раздался голос Джейка:

— Ник!

— Давай в кухню, бродяга!

Я вышел навстречу другу, чтобы обнять его, и замер, увидев не человека — уголёк! Джейкоб сильно похудел и подгорел. А на руке появилась новая объёмная татуировка — не будь у него подобных, я бы ужаснулся: папуанский шоколадный питон обвил его руку от самого запястья и удобно устроил голову с блестящими умными глазами на плече. Тона, полутона и оттенки коричневой чешуи, золотистое брюхо и зеркальная, переливающаяся полоса на спине, казалось, отражает солнечный свет, тонко переданные нюансы мускулатуры змея, тени и полутени — всё настолько естественно и натурально, что в первые секунды перестало биться сердце, и я еле сдержал порыв схватить гада за тупоносую голову.

— Мать твою… Тебя индейцы поджарили и не доели? — Я окинул самбо взглядом с головы до ног. — Пересушили.

Джейк отпустил ручки небольшой спортивной сумки, и она шмякнулась на пол, громко стукнув. Мы обнялись, от друга пахнуло чем-то древесным и жарким. Он и сам сейчас напоминал обугленный сучок, обвитый питоном.

— Здорово, Ник! Ты недалёк от истины, знаешь ли!

— Тебя всё-таки ели?

Он расхохотался:

— Меня всё-таки жарили. Да пойдём, я привёз тебе подарок. — Он подхватил сумку и вошёл за мной в кухню.

— Пить хочешь, рептилоид? — я откупорил банку и, не дожидаясь ответа, плеснул в кружку морс.

— Не откажусь, — Джейк жадно выпил ледяной напиток, утёр губы и пошёл к крану мыть кружку. — Искупаться хочется…

— В самый раз, как раз отмокнешь, о песочек потрёшься, глядишь и взбледнеешь, а то моя Неська тебя белее.

Джейк обернулся, вздёрнув брови в немом вопросе, и поставил чашку в шкафчик над мойкой.

— Ммм… Кто у нас Неська? — Он повернулся спиной к гарнитуру и плавно перетёк на него, словно перенял повадки питона, закинул ногу на ногу и обнял колено сцепленными пальцами. — Почему не тут?

— Потому что все это время я хотел порвать тебя на полоски, как флаг Америки. Негоже юным девам наблюдать членовредительство.

— Юным… — он чуть склонил голову к плечу.

— Двадцать один. И не смотри на меня так! — рыкнул в ответ на расплывшуюся улыбку и пихнул ведро с мясом к нему ближе. — Давай, змей, сгребай свои угольки, поползли, пока ты мне пыль из мозгов вытряхивать прямо тут не начал.

Тони уже телепортировал на пляж шезлонги и столик, разжёг огонь для барбекю и растаял в зелёном тумане резной листвы чинаров.

Джейк бросил полотенца в раскладное кресло, скинул шорты, майку и задранные на затылок очки, и с диким ором «Атлант, обними меня!» пронёсся по «быку» и нырнул в океан, только пятки сверкнули. Я только покачал головой — как в этом дуралее умещается Индиана Джонс, Зигмунд Фрейд, доктор Кости и нифер[23]? Впрочем, и длинные чёрные волосы, толстые, как нитки, собранные в хвост на индейский манер, и татуировки, и неснимаемые с шеи амулеты на кожаной им самим сплетёной цепочке — всё гармонировало с его одеждой исключительно из натуральных материалов, его крепкой фигурой, с кожей медного оттенка и чёрными проницательными глазами. Джейкоб обычно бесшумен во всех смыслах, но иногда, как сегодня, переполненный энергией и ещё не улёгшимися впечатлениями от поездки, подобен торнадо. Этого заряда на городскую жизнь ему хватает не очень надолго. По-настоящему живёт он только в каньонах, джунглях и прериях.

Песок обжигал ступни, и даже вечернее солнце немилосердно палило. Я решил не отставать от друга и нырнул в подкатившую волну, успев краем глаза увидеть метнувшуюся следом огромную тёмную тушу.

— Варф! Чуть не утопил, бес хвостатый!

Тони, как всегда, когда я приезжал, выпустил пса из вольера. Ещё щенком мне его подарил партнёр по бизнесу из России — Александр Горячев. С тех пор прошло четыре года, и щенок превратился в матёрого неаполитанского мастиффа-переростка тёмного пепельного окраса. Ужасное снаружи, но добрейшее существо в душе лаяло басом, повалив меня на песок и облизывая лицо. Свою кличку он получил за звуки, которые издавал, когда я с ним разговаривал: что-то между фырком и лаем.

— Вы с ним похожи, — заметил Джейк, выкладывая куски мяса на решётку, — два громилы с щенячьими характерами.

— Ты второй сегодня обозвал меня щенком, — ответил я, почёсывая высунувшего язык пса за ухом.

— Хочешь поговорить об этом? — ехидно усмехнулся Джейк, зная, как меня бесит эта фраза киношных психопрактиков.

— Да, хочу. А ты хочешь слушать это? — парировал и швырнул в друга гневный взгляд.

Он поймал его на лету и отбил выставленной между нами решёткой — обычно так и начинался у нас разговор по душам.

Джейк ни разу не сказал мне «спокойно, только спокойно». Он как раз наоборот — выводил меня из себя, вышвыривал из зоны психокомфорта с безжалостностью маньяка-потрошителя душ. Он был тем, кто не боялся моих срывов, а принимал удары на себя. И после встреч с ним я неизменно чувствовал себя очищенным от дискомфорта и негатива. Но он же был ласковее и заботливее матери, когда я приползал к нему, уничтоженный и полумёртвый, сдавшийся болезни и раздавленный рухнувшим небоскрёбом выстроенных надежд.

Он держал меня в своих руках, когда я опускал свои, он поднимал мою голову, когда я склонял её на эшафоте палача с резким названием — гамартома. Он сидел рядом со мной, когда я рыдал и бился в истерике, малодушно сдавшись. Он ложился на пол рядом со мной на спину, смотрел в потолок и начинал петь на индейском языке, закуривая скрученную высушенную траву.

В другой раз он затыкал ванну пробкой и включал холодную воду на всю катушку, устраивая настоящий потоп. Однажды он вставил патрон в кольт, крутанул барабан, приставил его к своему виску и… нажал курок. Он раз за разом показывал мне, что я хочу жить. Что во мне ещё остались крохи надежды, и заново выстраивал её из обломков.

Он возводил меня снова и снова, расчищал пепелища моих сгоревших сил и атом за атомом закладывал новый фундамент для храма моей души. Бесстрашный и мудрый, бесконечно добрый и терпеливый, непредсказуемый и очень близкий друг. Восстановив меня в очередной раз, он бесшумно и бесследно растворялся в лесах Аппалачей, чтобы через какое-то время вернуться в НИЦ с новыми идеями в направлении исследований человеческого мозга и снопом образцов растений для тщательного изучения.

Он настойчиво искал в джунглях то, чего не знает современная медицина, и совершенно незыблемо знал, что вылечит меня. И я заражался его настойчивостью и непоколебимостью в этом убеждении.

«Не было, нет и никогда не будет болезни, которую нельзя вылечить. Всё что природа даёт, она может и забрать — у лассо два конца. Нужно только услышать её зов, а вы — каменные люди — глухи, слепы и верите только в деньги…»

Только даже в них перестаёшь верить, когда не можешь купить новый мозг. Когда жизнь утекает, а единственным светом в ней остаются только друзья. Иногда я чувствовал себя паразитом на их жизни. Отталкивал, замыкался в себе, обрубал общение, отрывался от них, чтобы забыли обо мне и жили, как хотят. Меня оставляли в покое.