Солдат по кличке Рекс - Борис Сопельняк

Ночь прошла в сборах. Ни мать, ни жена не сомкнули глаз, но ни одна из них не плакала, не рвала сердце, не кидалась на грудь. Но что самое удивительное — Валюшка тоже не спала. Она не ныла, не требовала внимания, а просто смотрела. Но как смотрела!

Всей своей шкурой, всем своим верным сердцем Рекс чувствовал состояние хозяина. Ему хотелось подойти к Виктору, потереться о его ногу, а еще лучше вскинуться на грудь и лизнуть в щеку — не грусти, мол, хозяин, я с тобой, а вместе мы не пропадем, — но он не мог сделать ни шага: крохотные ручонки с неожиданной силой вцепились в его загривок и ни на секунду не отпускали. У Рекса закипала кровь от желания служить маленькой хозяйке и никогда с ней не расставаться. У него затекли ноги, одеревенел хвост, но он стоял, прижавшись к детской кроватке, и знал, что будет стоять до тех пор, пока не разожмутся эти маленькие детские ручки.

На рассвете Валюшка заснула, малюсенькие пальчики разжались, но ладошка все равно лежала на загривке Рекса. Когда появился хозяин и коротко кивнул, Рекс покосился на девочку, осторожно присел — нет, не проснулась — и шагнул вперед. Виктор вскинул вещмешок, порывисто обнял самых дорогих на свете людей, подхватил фибровый чемоданчик и шагнул за порог.

Через минуту дом, семья, учеба казались таким далеким прошлым, будто это приснилось, а теперь он проснулся и живет своей обычной жизнью — трясется в разбитой «эмке», обсуждает с попутчиками сводку Совинформбюро, поругивает погоду и, самое главное, прикидывает, с чего начать свой первый после долгого перерыва фронтовой день.

Летели долго — с посадками, дозаправками, погрузками и выгрузками, но к концу дня дотянули до какого-то полностью разрушенного города и приземлились на уцелевшем отрезке шоссе, превращенном во взлетно-посадочную полосу.

— С прибытием! — обнял Виктора Галиулин.

— Где мы? — нетерпеливо спросил он. — Огромный город — и ни одного целого здания.

— Это Варшава, — ответил Галиулин. — О восстании ты, конечно, знаешь. О том, как жестоко его подавили, тоже писали. Но только сейчас стали известны кое-какие цифры. Кошмар какой-то, а не цифры! Честное слово, складывается впечатление, что это не восстание, а грандиозная провокация.

— Да ты что?! Ведь поляки сражались до последней капли крови.

— То-то и оно. Одни сражались, а другие… Вначале расклад был такой: против шестнадцати тысяч солдат и офицеров немецкого гарнизона — сорок тысяч повстанцев. Казалось бы, успех обеспечен? Но на эти сорок тысяч всего триста автоматов, тысяча семьсот пистолетов и тысяча винтовок. О боеприпасах не говорю, их практически не было.

— Ну а мы? Ведь наши части стояли на подступах к Висле.

— До Вислы мы дошли и даже кое-где ее форсировали, но развить наступление уже не было сил. Оружием, правда, помогали: автоматы, пулеметы и даже минометы сбрасывали с самолетов. Немцы, как понимаешь, тоже не сидели без дела: подтянули артиллерию, перебросили несколько дивизий, да и «юнкерсы» с утра до вечера висели над городом. Шестьдесят три дня продержались повстанцы, а потом сдались. По нашим данным, погибло около двухсот тысяч варшавян, столько же брошено в концлагеря. А город… сам видишь, во что превращен город.

«Виллис», в котором они ехали, с трудом пробирался по заваленным обломками зданий улицам. Но больше всего Виктора поразили не руины — на них он насмотрелся предостаточно, — а то, что на улицах не было ни души.

— Люди отсиживаются в подвалах, — упредил его вопрос Галиулин. — Одни не верят в освобождение, другие боятся попасть под рушащиеся стены. Но к вечеру почти все выбираются к нашим полковым кухням. Кроме миски каши предложить ничего не можем, но в этой ситуации и каша идет на «ура».

Когда «виллис» выбрался из города и помчался куда-то на запад, Виктор откинулся на спинку сиденья, потрепал притихшего Рекса и виновато сказал:

— Отвык я малость. Из Москвы видно дальше, но как бы через бинокль: не слышно криков боли, не ощущается запах крови, да и люди кажутся картонными фигурками. Бежала фигурка, бежала, потом почему-то упала. Ну и что? Не стало человека! А до сознания это не доходит.

— Дойдет, — односложно бросил Галиулин. — Через полчаса будем на передовой — и все сразу дойдет. Имей в виду, немец сейчас другой, теперь он защищает родную хату. К тому же пропаганда обыгрывает и такой мотив: русские, мол, пришли мстить. Поэтому старые солдаты бьются до последнего патрона, а мальчишки один на один выходят против танков. Я уж не говорю о нашей работе — никогда разведке не было так трудно.

— Я понимаю, — кивнул Виктор. — Антифашисты перебиты, местное население видит в нас захватчиков, так что опоры практически никакой.

— Вот именно. А впереди Одер. Думаю, форсировать его будет посложнее, нежели Вислу.

— Но проще, чем Днепр?

— Не приведи бог за Одер платить такую же цену, как за Днепр! Вам не говорили, сколько утонуло и сколько погибло на плацдармах?

— В академии? Нет.

— А мне довелось участвовать в работе одной комиссии… Ладно, об этом потом, — оборвал себя Галиулин. — Об этом — после победы.

Полчаса тряски по разбитой колее — и «виллис» резко затормозил на окраине жиденькой рощицы.

— Приехали, — выпрыгнул из машины Галиулин и шагнул в зияющий чернотой вход в штольню. — Еще неделю назад здесь работали военнопленные. Немцы хотели взорвать вход и заживо похоронить пять тысяч человек, но мы выбросили десант, перебили охрану и спасли обреченных на смерть людей. Теперь здесь штаб армии.

— Вот это да-а!.. — разглядывал высоченные своды Виктор. — Здесь можно пересидеть всю войну, такой блиндаж не взять ни бомбам, ни снарядам.

— И не мечтай, — сузил глаза Галиулин. — Долго здесь не засидимся. Кому-то надо и Берлин брать.

— Да я не о том, — смутился Виктор. — Я в том смысле, что блиндаж хорош.

Разговор происходил на ходу. Галиулин знал все повороты и завалы, поэтому шел уверенно и стремительно, а Виктор то отставал, то спотыкался, то вырывался вперед и потом смущенно топтался, поджидая Галиулина. Рекс держался рядом, но вел себя странновато: все к чему-то принюхивался, ни с того ни с сего скалился, а то вдруг замирал на месте и не хотел идти вперед.

— Что это с ним? — недоумевал Виктор.

— Взрывчатку чует, — бросил Галиулин. — И трупы… Да-да, трупы! У немцев здесь был снарядный завод. Здесь же испытывали новые сорта взрывчатки. Занимались этим только пленные. Если испытание было неудачным и раздавался незапланированный взрыв, камеру, где это происходило, еще раз подрывали — и люди оказывались в братской могиле.

— Ох и заплатят они за это! Ох заплатят! — грохнул кулаком по стене Виктор.

— Заплатят, — подтвердил Галиулин. — Но только те, кто не сложит оружия. И главари! А пленных и гражданское население — ни единым пальцем. Имей это в виду! Есть специальный приказ: за мародерство и жестокое обращение с населением — вплоть до расстрела. Несколько приговоров уже привели в исполнение, — после паузы добавил он. — Срываться на месть нельзя. Ни в коем случае! А вот и наша берлога, — открыл он массивную дверь. — Здесь была канцелярия, так что шкафы и стеллажи достались по наследству.

— Неплохо жили, — начал было Виктор, но тут же осекся.

Из-за стола выскочил невысокий, но очень юркий сержант и, не говоря ни слова, бросился к Рексу. Он сгреб в охапку растерявшегося от такого обращения пса, повалил его наземь и начал что было сил обнимать. Потом сержант выпотрошил карманы и вывалил перед Рексом груду трофейных галет, конфет и шоколада.

Рекс воротил нос, по возможности деликатно пытался вырваться, но сержант терся о его шею и, давясь словами, говорил:

— Ну надо же! Вот так встреча. Я замолил. Честное слово, все грехи замолил. Ты же мне всю душу перевернул! Я поклялся: если выживу, буду привечать каждую дворняжку. А тут ты! Ну надо же!

Растерявшийся от этой странной сцены Галиулин пришел в себя и строго спросил:

— Что это значит? Как понимать ваше поведение?

Сержант выпрямился, отряхнулся, круто повернулся-и тут, новое дело, к нему бросился майор Громов.

— Санька! — закричал он. — Жив?! Ай да Санька! А мы тебя… Ну надо же, ты жив! Товарищ полковник, это же Мирошников из моей роты. Это такой разведчик! А мы его чуть не списали.

Санька косил глазами, радостно улыбался и даже не пытался вырваться из крепких рук Громова. Наконец, Виктор отпустил его, одобрительно оглядел и коротко бросил:

— Рассказывай!

— Если бы не он, — кивнул Санька на Рекса, — рассказывать было бы нечего. Живот мой стал как решето, живым сдаваться не хотелось, вот и решил утонуть в болоте…

— Ну да, — перебил его Виктор, — а Рекс тебя вытащил хотя и… не очень-то любил.

— Да что там не любил! — согласно кивнул Санька. — Ненавидел! И было за что! Ведь я же до войны на живодерне работал, — обернулся он к Галиулину. — Собачьих душ загубил — не счесть.