Второй вариант - Юрий Теплов

В тот день полегчало, вроде отдых себе устроил, сбросив тяжелую ношу на обочину. Но полегчало только до вечера. Потому что после ужина заявился в казарму старший лейтенант Лева Вях, чистенький, гладенький, наш комсомольский секретарь.

— Ты напиши объяснительную, — сказал он. — И кайся побольше. Сам понимаешь, повинную голову...

— В чем виноват — призна́ю, — ответил я. — Но и добавлю кое-что. Насчет сокрытия случаев нарушения дисциплины.

Лева рассмеялся:

— Ты не того? Каких таких «случаев»?

— Зарифьянов, например, во взводе Гольдина...

— Ну, даешь, Леонид! «Сам тону и за собой тяну» — так, что ли? — придвинулся ко мне вплотную. — Спрашивают с тех, кто попадается, сам понимаешь. Ты давай пиши так, как положено, а мне бежать надо.

Ему все время надо было куда-то бежать. Поглядишь на человека — самый занятый во всем полку. И от нарядов его почему-то освободили, как будто он не такой же, как все, офицер. Вях все время что-то организовывал, договаривался на выходные дни о всяких встречах, приводил знатных, никому не известных людей, которые долго читали по бумажкам с трибуны об успехах и достижениях. Потом он вел их с заднего хода в столовую на ужин, неся как самую большую драгоценность пухлый портфель. А на другой день скромно сообщал сослуживцам, будто докладывал:

— Дружба состоялась, сам понимаешь, — и после развода опять торопился куда-то.

— Ты очень-то не переживай, — сказал он мне в тот вечер уже от дверей. — Мы уже с Гольдиным обговорили сценарий. Все будет в порядке.

Я вспомнил об этом, шагая рядом с Сергеем через поле. Падал ленивый снег, редкий и мохнатый, как пух. Впереди мелькали тусклые огоньки нашего поселка. Нехотя и беззлобно потявкала в той стороне собачонка. Поле перешло в огороды, разделенные межой. Тропа сузилась, и я приотстал от Сергея. В начале улицы он подождал меня, спросил все с той же извинительной интонацией:

— Может, тебя заседание комитета беспокоит? Плюнь? Поставим на вид, и все. Уже договорено.

— Не нуждаюсь в ваших поблажках, — ответил я почти равнодушно.

Заседание комсомольского комитета состоялось примерно через неделю.

— Расскажите, Леонид Андреевич, как все произошло, — официально предложил Вях.

Я рассказал, как ехали, как заплутались. С сознанием правоты признал, что виноват в этом только сам. Сделал паузу, собираясь с мыслями, чтобы перейти к самому сложному: почему глупо вел себя в командирской палатке. Но не успел. Вях спросил членов комитета:

— Какие будут вопросы к Дегтяреву?

Вопросов некоторое время не было. Потом вдруг, вот уж никак не ожидал, встал Марченко:

— Скажите, с какой целью вы каждое утро проводите с подчиненными кроссы?

Я даже растерялся: при чем здесь кроссы? Потом смутно уловил смысл вопроса своего подчиненного, понял, что он кидает мне веревочку. Его, конечно, не посвятили в то, о чем «договорено», и он переживает за меня, боясь, как бы не влепили по всей строгости.

— Готовимся к весенней проверке, — ответил я.

— Какие обязательства взял расчет станции кругового обзора? — спросил сам Вях.

— Повышенные, — автоматически доложил я и, спохватившись, перечислил по пунктам.

— У кого еще есть вопросы?

Гольдин молчал, поглядывая в окошко. Там было пусто и голо, только чернели столбы для будущего дощатого забора, который отгородит наш городок от колхозного поля. Досок не было, и Лева Вях выбивал их на каком-то предприятии, крепя с его активистами дружбу. Мне показалось, что возле ближайшего к окну столба мелькнул Гапоненко. Но я тут же решил, что почудилось, потому что нечего ему было делать возле штаба.

— Вопросов нет? — словно подводя черту, уточнил Вях. — Переходим к выступлениям. — И сам начал с того, что вспомнил вопрос Марченко и отметил инициативу лейтенанта Дегтярева (нейтрально так сказал, словно не обо мне, сидевшем тут же, речь) в подготовке личного состава к сдаче экзаменов по кроссу. Потом, как и положено, прозвучало: «Однако следует отметить...» Закончил Вях предложением «вынести взыскание — поставить на вид». Его тут же поддержал Гольдин. Без выступления, одной лишь фразой. Все, как и планировалось, о чем мне Сергей сказал по дороге из полка домой.

Оказывается, и тут можно договориться. Двоим, троим — вот и общественное мнение. И о Зарифьянове ли вести теперь речь? Мне что, больше всех надо? «На вид» — это, конечно, мало, я понимал. Пожалели Лева с Сергеем. А может, не пожалели, а купили? Чтобы не вякал лишнего, не принес ненужных хлопот.

Странная вещь: сказать, о чем думаешь, будто совершить непристойность. Будто «настучать», как выразился бы Гапоненко. Ведь так и воспримется. Да и сам воспримешь близко к тому...

Только через много лет я понял, что все не так просто, что каждый факт — составная часть явления, а явление — производное общественного мышления. Чтобы его повернуть, нужна глобальная психологическая перестройка. Мысли вслух — это сродни геройству. Во всяком случае, они требуют мужества, которое приходит, когда человек поставит самого себя на самое последнее место, а на первое выдвинет, дело.

Я слушал выступления, правильные, как равносторонний треугольник. Точку в конце поставил сам комсомольский секретарь, объявив, что каждый должен приложить максимум усилий для успешной сдачи весенней проверки.

Члены комитета еще остались. Я вышел из штаба, удовлетворенный тем, что все позади. Свернул за угол и сразу же увидел невдалеке Гапоненко. Значит, не показалось — и впрямь он мелькнул в окошке.

— Ты что тут делаешь? — спросил его с недоумением.

— Ничего. Вас жду.

— Зачем?

— Как там у вас?

— За меня, что ли, болеешь? Все в порядке.

— О чем говорили-то хоть?

— О том, что весеннюю проверку надо сдать хорошо...

Не знаю почему, но та проверка еще называлась и внезапной. О том, что внезапно приедет комиссия, мы узнали дней за пять. Об этом нам сообщил на утреннем построении командир полка. Он стоял перед строем, раскачиваясь с пятки на носок и заложив руку за борт шинели.

— Дорожки — песочком! В карьер за песком — ГАЗ-63! Старший — старшина Кобылкин! Полы — мастикой! Прически — два сантиметра, и ни миллиметра больше! Офицеров тоже касается. По песчаным дорожкам не ходить!..

И закрутилось.

Сначала нашему расчету было велено покрасить на полтора метра от земли тополя по всей аллее от штаба к казарме. Но не успели мы развести известку, как поступила команда «Отставить!», и нас перебросили на забор. Лева Вях все же раздобыл у шефов доски и привел целых две машины.

Едва мы их разгрузили, как он сказал:

— Дыхнуть некогда, сам понимаешь. Ну, я побег...

И убежал. А мы вооружились пилой и молотками. Видно, забор был одним из самых важных участков подготовки к приезду комиссии, потому что к нам и в первый, и во второй день наведался сам Хаченков. Молча глядел на нашу работу, снимал и надевал свою фуражку, значит, чем-то был недоволен. Потом вдруг сдвинул фуражку на нос, сказал:

— Вот что, Дегтярев. Мчитесь на склад и скажите, чтобы приготовили цементную краску.

Я понял: наши казармы были серого цвета, значит, и забор тоже должен быть серого...

— И еще серого волка сюда на длинном поводке, — пробурчал Гапоненко, когда наконец мы с забором покончили и привели к единому стандарту. — А доски-то — сосна. Дух лесной убили.

Я не особо расстраивался из-за лесного духа, хотя веселенькое ограждение стало довольно мрачноватым. Меня больше расстроило то, что напрямую в поселок, через поле, теперь ход закрыт. А через КПП — минут на пятнадцать дольше.

Обычно любая проверочная комиссия начинала с объявления «Тревоги». Все думали, что так будет и теперь. Посыльные спали одетыми. Мы с Сергеем притащили свои «тревожные» чемоданы на службу и поселились в ожидании «тревоги» в казарме. Но ни в первую, ни во вторую и ни в третью ночь сирена не зазвучала. Сдавали уставы, строевую подготовку, политическую. Подходила очередь физподготовки, и первый экзамен был — кросс. Три километра по выверенному и знакомому маршруту. Но вдруг накануне ни с того ни с сего проверяющий приказал разметить новый маршрут на более пересеченной местности, там, где была наша запасная позиция. Начальник физподготовки и внештатный спорторганизатор Сергей Гольдин с отделением солдат поступили для этого дела в распоряжение проверяющего. Всю вторую половину дня они измеряли, обустраивали, ставили указатели поворотов. Вечером доложили о готовности, а утром взвод разведки и наш расчет первыми вышли на старт.

Конечно, незнакомая местность смущала. Пройтись бы разок по ней, а то вдруг регулировщик по нужде отлучится, а стрелку не заметим второпях и зевнем поворот. Но, с другой стороны, даже было интересно. В бою по знакомой местности бегать не придется, да и регулировщиков не будет.

Стоял уже март. Снег похудел, повлажнел, по утрам покрывался твердой, хрумкой коркой. Под десятками ног это хрумканье перешло в сплошной треск, будто рвалось со всех концов огромное белое полотнище.