Волкодав - Мария Васильевна Семенова

Вейгил покачал головой.

– Жизнь была бы намного проще, почтенный иноземец, если бы мы могли составлять полное представление о человеке лишь по его племенной принадлежности, – сказал он венну. – В царствование предшественника солнцеликого Мария мне довелось служить на северо-востоке страны, и я неплохо узнал нравы степных мергейтов… если такое название тебе что-нибудь говорит. У этих кочевников кража тоже считается величайшим грехом… но – только пока речь идёт о своих. Мергейт у мергейта не стащит даже куска сухого навоза, приготовленного для костра. Но все чужие, все иноплеменники для них – не вполне люди, а стало быть, и человеческим законам не подлежат. Поэтому, например, саккаремского земледельца можно как угодно обманывать и обирать. И если слово, данное мергейтом мергейту, ценится дороже золота и породистых табунов, то такое же слово, данное пахарю, немедленно уносит ветер… Для того, чтобы доказать мергейтам их заблуждение, иной раз требовалась вся мощь нашей вооружённой руки. – Тут вейгил покосился на деревянный костыль, стоявший рядом с его креслом, и стала понятна другая причина его нынешнего дородства. – Да, друг мой, некогда я был воином, редко покидавшим седло, и не дослужился до комадара именно из-за вероломства мергейтов. А всё оттого, что они распространяют присущее им благородство лишь на своих. Скажи, многим ли ты готов поручиться, что твой друг шо-ситайнец не повёл себя таким же образом, приехав в иную страну?

– Своей свободой, – хмуро проговорил Волкодав. – Я знаю Винойра гораздо лучше, чем тебе кажется, высокородный вейгил. Я занял бы его место в невольничьем караване, если бы это могло тебя убедить.

Эврих в ужасе посмотрел на него… Вейгил же погладил бороду и повернулся к молча стоявшему Винитару:

– А ты что скажешь, почтенный?

– Мой народ – сегваны, – ответил молодой вождь. – И у нас не принято свидетельствовать о мужчинах и женщинах, с которыми не жил под одной крышей и не ходил в море. Но за шо-ситайнца ручается человек, которому я неоднократно без колебаний вверял свою жизнь. И потому я присоединяю к его ручательству своё, высокородный вейгил, в надежде, что клятва кунса и потомка кунсов острова Закатных Вершин способна тебя убедить.

На лице вейгила промелькнула тень некоего чувства, подозрительно похожего на восхищение, – о, как они готовы стоять один за другого, эти воины из северных дебрей!.. нам бы подобную верность!.. Но седобородый наместник, сам бывший некогда воином, уже много лет жил в совершенно другом мире, где, кроме простой чести и верности товарищу, следовало иметь в виду удобство своего кресла и устройство судеб родни. А значит, приходилось брать в расчёт перво-наперво расположение вышестоящих, причём многочисленных и также занятых собственными выгодами, к тому же часто противоположного свойства…

А кроме того, легко произносить самые страшные поручительства, какие угодно “я бы” и “если бы”, зная наверняка, что на самом-то деле никто тебя не поймает на слове и в рабский караван не поставит. Это тоже было отлично известно вейгилу. Последние годы он сам часто сравнивал себя с рулевым большого парусного корабля, лавирующего в узких чирахских протоках при коварном течении и переменчивом ветре. И то, что он в конце концов сказал, вполне соответствовало образу осторожного кормщика.

– Почтенные мои, – проговорил он, тщательно разглаживая изумрудные полы халата, и на руке, ещё не забывшей рукоять меча, блеснул перстень с мутно-желтоватым топазом, знак его власти. – Вот что, почтенные мои… ты, славный Лечитель, и вы, благородные чужестранцы. Весомые слова произнесли вы передо мной, и, во имя Богини Карающей и Милосердной, у меня нет причин подвергать услышанное сомнению или искать в нём какую-то корысть. Но человек, о котором вы столь самоотверженно берётесь радеть, был осуждён в полном соответствии с законами Саккарема, и для признания его невиновным, увы, недостаточно нескольких добрых слов в его защиту… даже из уст людей безусловно достойных. Боюсь, как бы солнцеподобный не сделал меня младшим сборщиком податей, проведав, что я заставил судью изменить приговор просто в угоду человеку, снискавшему его расположение!.. Сделаем же так: если вы мне разыщете доказательство, неопровержимо свидетельствующее о невиновности шо-ситайнца, я немедленно прикажу сделать в судебных книгах новые записи и совершу всё прочее, от меня зависящее, дабы загладить прискорбную ошибку. В частности, составлю письмо за своей подписью и печатью и употреблю казну, чтобы вернуть осуждённого и, елико возможно, выкупить его распроданное имущество… Мне кажется, такое решение не нанесёт ущерба справедливости шада. Что скажете, почтенные?

Северяне переглянулись… и промолчали. Первым нашёлся Эврих. Из троих он по-прежнему оставался самым учёным и к тому же успел познакомиться с царедворцами при шадском дворе. Он поднялся с простой деревянной скамьи, на которой в присутствии наместника полагалось без разбору садиться и знатным и незнатным, и движением воинствующего оратора бросил на руку плащ. По этому движению вейгил, отнюдь не знакомый с повадками мудрецов Силиона, тем не менее мигом распознал в арранте опасного спорщика и приготовился к словесной схватке. Однако Эврих начал издалека.

– Твой приговор, – сказал он, – свидетельствует о склонности принимать взвешенные решения, за что тебе, без сомнения, честь и хвала перед правителем этой земли и перед Богиней, что наделила властью и тебя, и нашего государя. И я лишь попросил бы высокородного вейгила пояснить кое-что, ибо мы с друзьями не украшены всеобъемлющим знанием саккаремских законов. Ты не пожелал удовольствоваться нашими словесными заверениями касательно невиновности шо-ситайнца и требуешь неопровержимого доказательства. Однако, покуда речь шла о его осуждении, мы слышали только ссылки на пересуды прислуги. Было ли судьям предъявлено некое доказательство виновности, более весомое, нежели болтовня черни?

– Радостно видеть, что Лечителю покорились не одни лишь тонкости исцеления, но и вековые лабиринты наших законов, – ответствовал вейгил. – Видишь ли, почтенный, мы здесь привыкли руководствоваться безошибочным правилом, которое простой народ облекает в слова так: “Если осла увели уже после того, как была похищена лошадь, то вторая покража, возможно, есть следствие первой, но никак не наоборот”. Так вот. В самый день исчезновения ожерелья Винойр сопровождал молодую госпожу на прогулке верхом, дабы она могла убедиться, что халисунский конь, купленный для неё мужем, действительно утратил привычку шарахаться от малейшего шороха. По возвращении он снял госпожу с лошади и в который раз восхитился тем, как подчёркивают её красоту чудесные камни. Госпожа хранила сокровище в своей спальне. Когда же наутро обнаружилось, что оно пропало, многие задумались, как могло такое произойти, если она