Масса и власть - Элиас Канетти

Прочтя описание, данное самим же Цукерманом, трудно представить себе большую неожиданность, чем сексуальное истолкование этого процесса. Говорится о том, что несколько обезьян сразу ищут в шерсти одной. Подчеркивается, что для них важен мех любого рода. На последующих страницах книги констатируется противоположность искания в меху и сексуальных проявлений. Упоминается, например, что обезьяны в периоде сексуального покоя, вовсе не демонстрирующие сексуальных намерений, все же чешутся о решетку. Много говорится о значении меха для детенышей обезьян.

Самое первое чувственное восприятие обезьяны — это восприятие волос. Сразу после рождения мать берет ребенка к груди, его пальцы ухватывают и держат мех. Потом он долго ищет сосок, мать ему в этом не помогает. «В первый месяц он питается только молоком, мать носит его на себе повсюду. Когда мать сидит, ребенок плотно прижимается к ней, вцепившись ногами в шерсть на ее животе, а руками — в шерсть на груди. Когда она расхаживает, ребенок цепляется за нее точно таким же образом, так сказать, вися под ней. Обычно он держится прочно без всякой помощи, но иногда мать охватывает его рукой, ковыляя в это время на трех „ногах“. Малыш выказывает сильный интерес к меху. Он трется о мех матери, а примерно через неделю начинает чесать собственное тело. Я наблюдал, как обезьянка, родившаяся всего неделю назад, не очень координированными движениями руки перебирала мех своего отца, сидевшего рядом с матерью. Иногда мать раздражается от того, как ребенок вцепляется в ее мех, и отрывает от себя его руки и ноги».

Поведение кормящей обезьяны-матери не меняется, если ребенок умирает. Она по-прежнему прижимает его к груди и носит с собой на руках повсюду. «Сначала она его не отпускает и ищет в его меху так же, как если бы он был живым. Она исследует его рот и глаза, нос и уши. Через несколько дней ее поведение начинает меняться. Тело, которое начинает демонстрировать легкие признаки разложения, свисает с ее рук. Она все еще прижимает его к груди, но только когда начинает ходить. Она по-прежнему ищет и покусывает в его меху, но все чаще кладет тело на землю. Разложение продолжается, наступает стадия мумифицирования, но она продолжает исследовать его кожу и мех. Высохшее тело начинает распадаться, видно, что отсутствует рука или нога, скоро остается лишь кусок высохшей кожи. Мать часто откусывает от него по кусочку, но непонятно, глотает ли. Потом уж она сама бросает оставшиеся высохшие кусочки кожи».

Предметы из меха и перьев обезьяны охотно оставляют при себе. Годовалая самка павиана, которую наблюдал Цукерман, схватила кошку, убила ее, целый день не выпускала из рук, перебирая ее мех, и потом отчаянно сопротивлялась, когда вечером ее забрали. Обезьян в Лондонском зоопарке часто видят перебирающими перья убитых ими воробьев. Из литературы известен случай, когда обезьяна так же всерьез ухаживала за дохлой крысой, как описанная выше — за своим мертвым младенцем.

Из всех описанных выше фактов Цукерман делает вывод о том, что надо различать три фактора, воздействующих на материнское поведение. Первые два имеют социальный в своей основе смысл: это привлекательность маленьких покрытых волосами предметов, а также привлекательность материнского меха для детенышей. Третий — сосательный рефлекс молодых обезьян, которые своей активностью снимают напряжение в материнской груди.

Реакция на мех является, следовательно, фундаментальным фактором социального поведения вообще. О его роли можно заключать также из того, что молодая обезьяна после смерти матери продолжает держаться за ее мех. Но ее интересует не какое-то определенное тело: если человек пересадит ее на тело другой мертвой обезьяны, она точно так же успокаивается. «Фундаментальная природа реакции на мех следует также из трудностей ее отграничивания, а также из разнообразия ситуаций, в которых она может проявляться. Перья, мыши, кошки одинаково могут служить ее побудителем. Очень вероятно, что социальный процесс „искания“ можно вывести из врожденной реакции на мех и что последняя является одной из фундаментальных скреп в социальной жизни обезьян».

Теперь — после множества цитат из его книги — можно не сомневаться, что сам Цукерман не принимает всерьез сексуального истолкования взаимного «искания» у обезьян. Ясно, что мех как таковой для обезьян во всех жизненных обстоятельствах имеет особую привлекательность. Наслаждение, которое они испытывают при перебирании волосков, должно быть совершенно особенным, они извлекают его всегда, «ища» у живых и мертвых, у обезьян и других животных. Даже величина животного при этом не имеет значения. Младенец для матери в этом смысле значит ровно столько же, сколько мать для младенца. Сюда же относятся и любовные, и дружеские пары. Несколько обезьян могут одновременно заниматься мехом одной.

Это наслаждение — наслаждение пальцев. Его никогда не бывает достаточно: обезьяна может провести множество часов, пропуская волоски сквозь пальцы. И это то самое животное, энергичность и подвижность которого вошла в поговорки: согласно одной из китайских легенд, у обезьян нет желудка, и они переваривают пищу путем скакания и прыгания вокруг нее. Тем сильнее контраст с бесконечным терпением, которое они демонстрируют при искании в меху. Пальцы при этом становятся все восприимчивее: множество кончиков волос, которые они в состоянии ощутить одновременно, порождают особенное осязательное чутье, в корне отличное от грубых ощущений при хватании. Нельзя при этом не задуматься о всех позднейших занятиях человека, где важнее всего деликатность и терпеливость его пальцев. Неизвестные пока что предки человека, как и все обезьяны; проводили долгое время, упражняя пальцы. Без этого наша рука не достигла бы столь многого. Происхождение этих процедур могло быть достаточно сложным: может быть, действительно, в начале всего стояло искание насекомых, может быть, это были ранние переживания детенышей у покрытой волосами груди матери. Но процесс как таковой, наблюдаемый в его развитой форме у всех обезьян, ныне имеет свою целостность и свой смысл. Без него мы никогда не научились бы придавать форму, никогда — шить и никогда — ласкать. С него начинается подлинная жизнь руки Без наблюдения за конфигурациями, которые образуют при этом пальцы и которые постепенно должны запечатлеваться в ищущем, мы, возможно, никогда бы не научились обозначать вещи знаками, следовательно, не обрели бы язык.

Рука, черпающая воду, — это первый сосуд. Переплетенные пальцы обеих рук образовали первую корзину. Богатое разнообразие всякого рода переплетений от шнуровок до ткачества, пожалуй, именно здесь берет свое начало. Возникает чувство, что руки ведут собственную, полную превращений жизнь. Недостаточно того, что какая-то форма уже имеется в окружающей природе. Прежде чем ранний человек попытался сформовать ее сам, ее должны были сыграть его руки и пальцы. Пустая скорлупа плодов, например, кокосовых орехов, возможно, была всегда и с пренебрежением выбрасывалась. Лишь пальцы, сложившиеся в полость для зачерпывания воды, открыли смысл скорлупы. Можно себе представить, что предметы в нашем смысле слова, предметы, представляющие собой ценность, поскольку мы создали их сами, сперва возникли как знаки рук. При этом имелся, очевидно, необычайно важный центральный момент, когда рождение знаков для обозначения вещей сопровождалось наслаждением, и это было задолго до того, как человек попытался делать сами предметы. То, что сперва было сыграно при помощи рук, лишь много позже, будучи сыгранным достаточно много раз, было исполнено на самом деле. Слова и предметы стали поэтому итогом и результатом единственного и единого переживания, а именно: изображения при помощи рук. Все, чем человек является и что он может, все, что представляет собой его культура, он сперва присвоил себе путем превращений. Руки и лицо были подлинными орудиями этого присвоения. Их значение по сравнению с прочими частями тела постоянно возрастало. Собственная жизнь рук в первоначальном ее смысле больше всего сохранилась в жестикуляции.

Тягу к разрушению у обезьян и человека вполне можно рассматривать как упражнение в твердости рук и пальцев. Использование сучьев постоянно приводило руки обезьян в соприкосновение с материалом, гораздо более жестким, чем они сами. Чтобы управляться с сучьями, обезьяны должны были их держать, но также и уметь их обламывать. Проверка прочности опоры как раз и была проверкой ветвей и сучьев: те, что легко обламывались, не могли быть надежной опорой для движения. Исследование этого мира сучьев превращалось в непрерывную проверку их на прочность; такое испытание осталось необходимым даже после того, как оказался накопленным огромный опыт.