Масса и власть - Элиас Канетти

Забиваемый скот и уничтожаемое зерно выполняли функцию массовых кристаллов, вокруг которых концентрировались бы весь скот и все зерно, имеющиеся у мертвых. В иные времена для тех же целей наверняка принесли бы человеческие жертвы. Но зато в назначенный великий день луга должны были наполниться новыми огромными стадами, а на полях заколосился бы зрелый, готовый в пищу овес.

Следовательно, мероприятие было рассчитано на возвращение мертвых со всем, что необходимо для жизни. На осуществление этого грандиозного замысла было брошено все. Веру подкрепляли посланники из того мира, которые были узнаны Брат пророка, двое советников прежнего, умершего верховного вождя были гарантами соглашения, заключенного с мертвыми. Противники и колеблющиеся разрушали массу, лишая ее необходимого единства. Поэтому их уравняли с врагами — вместе с врагами они должны были погибнуть.

Размышляя о катастрофическом исходе событии, когда обетованный день не пришел, не явились ни овес, ни стада, ни мертвые души, с позиций веры козов можно было бы сказать что мертвые их обманули. Они вовсе и не собирались выполнять соглашение, их интерес был не в том, чтобы победить белых, — они заботились только о собственном приращении Благодаря лукавым заверениям они сначала перетянули к себе скот и запасы зерна живущих, а потом за ними последовали умершие с голоду люди. Так что мертвые в конце концов победили, хотя и другим способом и в другой воине — их масса стала больше.

Особую роль в поведении козов играет также приказ. Он стоит несколько изолированно и имеет вполне самостоятельное значение. Мертвым, которые отдают приказ, требуется посредник для его дальнейшей передачи. Иными словами, они вполне признают земную иерархию. Пророк должен обратиться к вождю и подвигнуть того принять приказ духов. Когда Кре-ли верховный вождь, согласился с планом, предложенным духами все дальнейшее приобрело черты нормального исполнения приказа. Были направлены гонцы во все кланы козов, даже в те, что стояли под «неправильным», то есть английским, правлением. Даже неверующие, долго противившиеся исполнению плана, в их числе дядя Крели и его главный советник, в конце концов подчинились приказу вождя, ясно заявив, что это единственная причина их подчинения.

Но еще любопытнее все выглядит, если обратить внимание на содержание приказа. Речь идет, по сути, о забое скота, то есть об убийстве. Чем настойчивее повторяется приказ, чем более широким и массовым мыслится его применение, тем яснее становится, что дело идет к войне. С точки зрения приказа скот рассматривается как враг. Скот — это и враг, и вражеский скот, точно так же, как зерно, которое надо уничтожить, — это вражеское зерно. Война начинается в собственной стране, как будто это уже вражеская страна; приказ, таким образом, возвращается к своей изначальной форме, когда он был еще смертным приговором, инстинктивным смертным приговором одного рода другому.

Над всеми животными, которые содержатся человеком, висит его смертный приговор. Приведение его в исполнение иногда — часто даже надолго — откладывается, но помилования не бывает. Так человек собственную смерть, о которой он прекрасно знает, безнаказанно перекладывает на своих животных. Отрезок жизни, который он им предоставляет, похож в чем-то на его собственный, разве что в их случае он заботится о том, когда должен прийти конец. Он легче переносит их смерть, если их у него много, и скот из стада на убой можно брать поодиночке. Обе цели — приумножение стад и убийство отдельных животных, которые ему нужны, — тогда удачно соединяются. В этом образе — в образе пастуха и скотовода — он могущественнее, чем любой охотник. Его животные собраны вместе, и им не уйти. Длительность их жизни в его руках. Он не зависит от случая, который они ему предоставят, и не должен убивать на месте. Из сипы охотника рождается власть пастуха.

Так что приказ, отданный козам, сконцентрировал в себе суть приказа как такового: исполнение смертного приговора их скоту должно предшествовать истреблению их врагов, как будто скот и враги, в сущности, одно и то же; они и есть одно и то же.

Надо отметить, что приказ к убийству исходит от самих мертвых, будто в этом деле им принадлежит высший авторитет. В конце концов они все переправляют к себе. Среди них находятся и те, кто раньше отдавал приказы — поколение вождей. Уважение к ним велико, оно было бы так же велико, если бы они не мертвыми, а живыми вдруг стали среди живых Но нельзя избавиться от ощущения, что их власть возросла с их смертью. То, что они дали пророку себя увидеть, что они вообще явились и говорили с ним, превращает прежнее уважение в некое сверхъестественное благоговение: они сумели обойти смерть и остаться столь впечатляюще деятельными. Обойти смерть, уклониться от нее — это древнейшее и упорнейшее стремление всех властителей. В этой связи есть смысл добавить, что вождь Крели на много лет пережил голодную смерть своего народа.

Внутренности власти

Хватание и поглощение

Психология хватания и поглощения, как и психология еды вообще, еще совершенно не исследована; нам все здесь кажется самоочевидно ясным. Здесь происходят многие загадочные процессы, о которых мы даже не задумываемся. Еда — это самое древнее в людях, и даже то, что многое в этих процессах объединяет нас с животными, до сих пор не вызывает в нас любопытства.

Приближение одного существа к другому, относительно которого оно питает враждебные замыслы, воплощается в ряде действий, каждое из которых имеет особенное традиционное значение. Например, выслеживание добычи: она оказывается преследуемой задолго до того, как осознает наш замысел. Ее наблюдают, рассматривают, изучают с особым удовлетворением: она воспринимается как мясо, хотя еще жива, и это разглядывание столь интенсивно и необратимо, что схватывание становится просто неизбежным. Ходящий вокруг добычи знает, что она ему уже принадлежит; с момента, как она определена в добычу, в воображении она уже съедена.

Выслеживание — это особый захватывающий процесс, оно может иметь свой отдельный от всего прочего смысл. Иногда оно искусственно продлевается, потом начинает существовать само по себе, независимо от добычи, которую сулит. Но выслеживанию и преследованию человек предается небезнаказанно. Иногда ему приходится пережить то же самое на собственной шкуре; для него это переживание сильнее, чем для животного, ибо, обладая большим разумом, он чувствует больше опасностей и сильнее страдает, становясь объектом преследования.

Не всегда человек столь силен, что может прямо схватить добычу. Преследование — по-своему точная и требующая больших познаний наука — порождает сложнейшие ситуации Часто человек прибегает к превращению, составляющему его природный дар, и изображает себя животным, за которым охотится. Он играет так хорошо, что ему верят. Этот способ приближения к дичи можно назвать спекуляцией на доверии. Человек говорит животному: «Я — такой же, как ты Я — это ты. Дай подойти поближе».

За подкрадыванием и прыжком, о которых речь пойдете другой связи, следует первое прикосновение. Это, пожалуй, самый страшный для жертвы момент. Палец осязает то, что скоро будет принадлежать всему телу. Схватывание другими органами чувств — зрением, слухом, обонянием — далеко не так опасно: между охотником и жертвой остается пустое пространство; пока оно существует, есть возможность спастись, все еще не решено окончательно. Осязание же — предвестник ощущения вкуса. Ведьма в сказке тыкала пальцем, чтобы проверить, достаточно ли жирна жертва.

В момент прикосновения конкретизируется намерение одного тела в отношении другого. Даже в высочайших формах жизни это мгновение воспринимается как решающее. Прикосновение будит наши древние страхи, мы мечтаем о прикосновении, его описывают поэты, а цивилизованная жизнь вообще есть ни что иное, как усилие его избежать. Продолжится ли сопротивление с этого момента или вовсе прекратится, зависит от соотношения сил касающегося и касаемого, точнее, от представления касаемого о соотношении сил. Чаще всего он пытается спасти свою шкуру, но против силы которая кажется ему подавляющей, предпринять ничего невозможно. Бесповоротное прикосновение, когда любое сопротивление представляется немыслимым, в нашей социальной жизни воплотилось в аресте. Тот, кто уполномочен произвести арест, кладет руку на плечо, и человек сдается, даже не будучи, собственно, схваченным. Он сгибается и идет, куда его ведут, готовый ко всему, что последует, хотя это совсем не означает, что он воспримет дальнейшее спокойно и доверчиво.