Аламут - Джудит Тарр
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Что ты думаешь о нашем городе? — спросил он.
— Он прекрасен, — ответил Айдан. — Словно город из легенды: неизмеримо старый и невероятно богатый. В нем есть сильная магия.
— Ты так думаешь? — Султан был польщен, но взгляд его оставался пристальным. — Ты явился сюда ради магии?
Айдан улыбнулся острой, словно меч, улыбкой. Но по-прежнему не поднимая глаз.
— Я явился потому, что сюда меня привела дорога. Я остаюсь здесь, пока здесь остается мой караван. Но красота и великолепие этого города стали для меня приятной неожиданностью. Я хотел бы прийти сюда в более счастливое время, чтобы я мог вернее судить о городе.
— Если кто-либо из моего народа причинил тебе обиду, я должен знать об этом и предложить тебе возмещение.
— Ваш народ — это сама безукоризненная вежливость.
— Однако это не успокоило твое сердце.
— Мой господин, только один человек может сделать это, и только ценой собственной крови.
Некоторое время султан сидел в молчании, поглаживая бороду у самого подбородка.
Нет, не бороду: шрам, прячущийся в ней, тонкий недавний порез.
— Я слышал, — произнес он наконец, — что это один из тех, кого я знаю. — И когда Айдан ничего не ответил, Саладин добавил: — Вы должны простить, что я не называю его имени. Ужас, внушаемый им, нелегко забыть.
— Но твои войска осадили замок.
Султан чуть заметно и печально улыбнулся:
— Вы знаете, что такое паника. Одних она заставляет бежать прочь. Других — бросаться прямо навстречу своему страху.
— И первые именуются трусами, а вторые считаются храбрецами.
— Или безумцами. — Под загаром на лице султана проступила легкая бледность. Он тронул кольчужный воротник у себя на шее. — Я никогда не снимаю это, даже в бане, от Рамадана до Рамадана. Ибо я протянул руки к Алеппо, твердыне шиитов, а они все шииты, эти любители кинжалов с Горы, и их повелитель хорошо заплатил, чтобы убрать меня. Сначала на виду у всей моей армии, когда мы собирались приступить к трапезе в лагере, и прислужники обратились против меня и убили бы меня, если бы один из моих эмиров не узнал их и не поднял тревогу. За это он умер. Они умерли, двенадцать и один из них, но я остался жить, и жить в страхе. Каждая тень могла быть убийцей; каждый человек подле меня мог быть предан Повелителю Ножей. Меня охраняли днем и ночью. Я не верил никому. Я едва не умер от одного только страха. И так я жил год и еще полгода, и почти вспомнил вкус мира, но он ударил снова. — Пальцы султана, гладящие шрам, дрожали. — Один из его рабов подарил мне это. Другой пробил кольчугу, но не ранил. Они умерли, все четверо, но один из моих людей был мертв, и они сказали мне, что я сошел с ума. Я выстроил стену вокруг моего шатра. Я удалил от себя всех, я не говорил ни с кем, кого не знал с самой моей юности. И когда я не смог больше выносить этого, когда я должен был перейти к действию или сломиться, я осадил Масиаф.
Айдан подался вперед. Султан сидел, положив на колени сжатые кулаки, на лбу его блестел пот, глаза расширились от воспоминаний.
— Я осадил Масиаф. Мои люди боялись каждой тени, но следовали за мною. Быть может, они любили меня. Быть может, они боялись меня чуть больше, чем моего врага. Но когда я разбил лагерь, выстроил укрепления и приготовился к долгой игре выжидания и испытания, ко мне пришел человек. Он прошел мимо всех моих стражей и караульных, кроме тех, что охраняли мой шатер, а у них он попросил разрешения войти. Они позволили ему. Он был один, он был немолод, и они удостоверились, что у него нет оружия; а я был в шатре вместе с полководцами, слугами и самыми доверенными рабами. Он предстал перед нами и назвал себя со спокойствием, которое не было даже наигранным, он назвал себя тем самым врагом, которого мы собирались уничтожить. Мои стражи придвинулись к нему, но я не позволил им схватить его. Он улыбнулся мне и сказал: "Я думаю, нам есть что сказать друг другу. Быть может, ты позволишь нам поговорить наедине?" Я ответил ему: "Тебе нечего сказать ничего такого, чего не могли бы услышать мои военачальники." Его улыбка не дрогнула. "Быть может, ты боишься?" Если бы он насмехался, я вызвал бы его на поединок. Но он был вежлив; он был полон сочувствия. Он сводил меня с ума. Я отослал своих эмиров, хотя они были этим недовольны. Но своих слуг я оставил. "Наедине", — сказал Горный Старец, вежливо и непреклонно. Я отослал всех моих слуг, кроме двоих мамлюков. "Это моя правая рука и моя левая рука, — сказал я. — Они были рядом со мной с самого их детства. Они часть меня; они не оставят меня. Мой враг вскинул голову. Он обратился к моим мамлюкам, как всегда вежливо, без гнева, без угрозы: "Иса, Бури. Убьете ли вы его по моему слову?" У них в руках были кинжалы, один у моего сердца, другой у моего горла; и лица их не выражали ничего. Мои руки не принадлежали мне; все предали меня. "Отпустите его", — сказал мой враг, мягко, мягко. И они повиновались ему; но он больше не обращал на них внимания. "О султан, твоя мощь велика и растет день ото дня. Я сознаю, что сделал ошибку, пытаясь положить ей конец. Я не буду служить тебе, поднявшему знамя суннитской ереси выше Лошади Ислама, но пока ты сохраняешь наш мир единым, пока ты ведешь Священную Войну так, как предписано тебе вести ее, пусть между нами будет перемирие. Я не буду больше посылать своих верных против тебя, если ты соизволишь убраться из моих земель и восстановить все, что разорила и сожгла твоя армия." Я стоял, разинув рот, словно идиот. Одно лишь слово пришло мне на ум: "Почему?" Он ответил: "Я прочел то, что начертано Аллахом. Я видел, что ты сделаешь в нашей стране. Ты сделаешь это лучше, чем кто-либо другой из тех, кто может занять твое место." Это были довольно резкие слова, но я уловил в них истину; или ту истину, которую он избрал для себя. Я не скоро согласился, но в конце концов я принял то, что он предлагал. Он ушел, и забрал с собой моих мамлюков. Утром я свернул лагерь. С тех пор я оставил его в покое, и он не предпринимает ничего против меня. Я начинаю верить, что он держит свое слово.
— Синан человек слова, — подтвердил Айдан. — Как и я. Я поклялся отомстить за два убийства; и он заплатит мне лично.
Саладин покачал головой:
— Ты так же безумен, каким был я.
— Он убил сына моей сестры. Он зарезал ребенка, единственным преступлением которого было то, что он рожден женщиной, которую возжелал Синан. Он преследует ее дочь, которую я охраняю, насколько могу охранять здесь, где мужчины и женщины живут совершенно отдельно.
— Он преследовал и тебя?
— Зачем это ему? Он враждует только с этой женщиной и с ее кровью. Но один из ее семьи был связан со мной кровными узами, священными среди моего народа; другой же связал со мной свою судьбу. Поэтому Синан — мой враг.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});