И в сердце нож. На игле. Белое золото, черная смерть - Честер Хаймз
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он говорил сам с собой.
На стене в самом конце ослепительно чистого больничного коридора висели часы. Двадцать шесть минут третьего.
«Вот ведь как бывает, — с горечью думал он. — Нас уволили за то, что мы избили сбывавшего наркотики ублюдка, а не прошло и трех часов, как Могильщика подстрелил вооруженный наркоман».
У Гробовщика из глаз лились слезы, они струились по избороздившим его лицо шрамам, и казалось, что плачет сама кожа.
Медицинские сестры и практиканты обходили его стороной. Но хуже всего было то, что он себя чувствовал виноватым. «Если б я не поторопился, послушался Могильщика и дождался ребят из уголовной полиции, Могильщик мог бы избежать пули».
А Могильщик лежал за закрытой белой дверью на операционном столе. Он был на волосок от смерти. Понадобилось переливание крови, а в больнице имелась всего одна пинта крови его группы. Такая кровь была только в Бруклинском Красном Кресте, и туда уже выехала полицейская машина в сопровождении двух мотоциклистов. Быстрее их по забитым транспортом городским магистралям не мог бы проехать никто — но времени было в обрез.
Гробовщику сказали, что его группа Могильщику не подходит.
«Ну вот, даже этим я не могучему помочь, — думал он. — В одном можешь быть уверен, старина: если ты отправишься на тот свет, они последуют за тобой».
У него у самого на затылке, за левым ухом, была громадная шишка величиной с гусиное яйцо, а голова раскалывалась от невыносимой боли, шедшей откуда-то из-под глаз. Врачи сказали, что у него сотрясение мозга, и попытались уложить его в постель. Однако он отбивался с какой-то слепой, почти неуправляемой яростью, и в конце концов от него отстали.
В больницу они попали первоклассную, оборудованную по последнему слову техники, и Гробовщик не сомневался: если только Могильщика можно спасти, он спасен будет. И тем не менее ужасно злился — прежде всего на самого себя.
Увидев в конце коридора свою жену и жену Могильщика, подымавшихся по лестнице, он вскочил и бросился в противоположную дверь, которая вела в процедурную, пустую и темную.
Жене Могильщика он боялся посмотреть в глаза, не хотелось встречаться и со своей женой. Его дочка находилась в летнем лагере в Кэтскилских горах, и дома, по счастью, сейчас никого не было. «И на том спасибо», — подумал он.
В операционную женщин не пустили. Они стояли в коридоре за дверью, с застывшими, как у деревянных идолов, коричневыми лицами. Жена Могильщика то и дело подносила к глазам носовой платок. Обе молчали.
Гробовщик осмотрелся по сторонам. Дверь напротив была заперта. Он подошел к окну процедурной и поднял приспущенное матовое стекло. Прямо под окном оказалась пожарная лестница. Он вылез из окна и начал спускаться вниз. Из соседнего корпуса на него с любопытством смотрели студенты-медики. Гробовщик их не заметил. Спустившись на первый этаж, он спрыгнул на асфальтированную дорожку, ведущую на задний двор, к запасному входу.
Гробовщик вышел на улицу и направился на Риверсайд-драйв, где стояла его машина. Он был без шляпы, полуденное солнце палило нещадно, и перед глазами все плыло. Голова болела так, будто у него было воспаление мозга.
Через полчаса он притормозил перед своим домом в Астории, на Лонг-Айленде. Как он доехал, ему и самому было непонятно.
В больнице ему дали успокоительную микстуру. «Одна чайная ложка каждый час» — значилось на бутылке. Перед тем как войти в дом, он вытащил флакон с микстурой из кармана и швырнул его в мусорный бак.
Начал он с того, что пошел на кухню и поставил на огонь кофеварку «Сайлекс», насыпав в нее столько кофе, сколько не пил за неделю. Затем разделся, сложил одежду на стуле у кровати, пошел в ванную, отыскал в аптечке бензедрин, положил под язык две таблетки и запил их, подставив ладонь под льющуюся из крана воду. Из ванной он услышал, что кофе закипает, побежал на кухню и потушил под кофеваркой огонь.
После этого он опять вернулся в ванную и принял контрастный душ. От ледяной воды захватывало дыхание, стучали зубы, в тело впивались иголки. Голова раскалывалась на части, в глазах рябило, зато вялость, расслабленность прошли.
Он растерся полотенцем, пошел в спальню, надел длинные, в обтяжку трусы, нейлоновые носки, легкие черные туфли на эластичной подошве, брюки от только что купленного темно-серого летнего костюма и темно-синюю шелковую рубашку с воротничком на пуговицах. Галстук он надевать не стал — «может помешать, когда буду вытаскивать револьвер».
Кобура висела на задней стороне двери встроенного бельевого шкафа, а в кобуре лежал сделанный по специальному заказу длинноствольный никелированный револьвер 38-го калибра, который наводил ужас на весь Гарлем. Гробовщик вынул револьвер из кобуры, повертел барабан, привычным движением выбил пять патронов, после чего револьвер прочистил и смазал, а затем перезарядил, вставив в последнюю камеру трассирующую армейскую пулю и оставив пустой камеру под курком — чтобы револьвер не выстрелил, если вдруг придется действовать им как дубинкой.
Положив револьвер на кровать, он снял с крюка кобуру, достал из шкафа банку тюленьего жира, смазал им толстую подкладку кобуры, вложил револьвер в кобуру, чистым носовым платком отер излишки жира, бросил носовой платок в корзину с грязным бельем и накинул наплечный ремень, к которому пристегнул кобуру, после чего надел на левое запястье часы с секундомером.
Теперь предстояло выбрать дубинку. Их у него в комоде хранилась целая коллекция, и Гробовщик подобрал дубинку из мягкого свинца, с оплеткой из воловьей кожи и с ручкой из китового уса. Ее он опустил в набедренный карман, специально для этого предназначенный.
В левый карман брюк он положил перочинный нож, а в задний, после минутного размышления, сунул и пристегнул к поясу тонкую, плоскую охотничью финку с рифленой резиновой рукояткой, в ножнах из мягкой свиной кожи.
«Осталось только живой воды выпить — знать бы только, где такая течет», — мрачно пошутил он сам с собой.
Теперь можно было надевать пиджак. Он специально выбрал этот костюм, потому что по размеру он был у него самый большой; кроме того, пиджак был сшит с таким расчетом, чтобы под ним на плечевом ремне поместилась кобура.
В левый обшитый изнутри кожей карман пиджака Гробовщик опустил коробку с патронами, а в правый, тоже кожаный, — несколько патронов с трассирующими пулями.
Одевшись, он пошел на кухню и выпил две чашки крепчайшего, обжигающе горячего кофе, который на пустой желудок произвел эффект ледяной воды, вылитой на раскаленную конфорку. От кофе Гробовщика чуть не вывернуло наизнанку. Он с утра ничего не ел, но бензедрин убил аппетит, оставив во рту сухой отвратительный привкус. Но этого привкуса он тоже не замечал.
Когда Гробовщик уже был в дверях, раздался телефонный звонок. Несколько секунд он колебался — подойти к телефону или нет, но в конце концов все же вернулся в спальню и снял трубку.
— Джонсон слушает, — сказал он.
— Говорит капитан Брайс, — раздался голос на другом конце провода. — Вами интересуется лейтенант Уолш из уголовной полиции. Хотите моего совета? Не лезьте вы в эту историю. Сидите дома. Пусть это дело полиция расследует. Имейте в виду: если вы опять нарветесь, я вас вытаскивать не буду. — Он сделал паузу и добавил: — И никто не будет.
— Да, сэр, — откликнулся Гробовщик. — Вас понял. Лейтенант Уолш, сэр.
— Кстати, кровь из Бруклина доставили, — сказал капитан, помолчав.
Гробовщик прижал трубку к уху, но от волнения задать вопрос не решился.
— Пока жив, — сказал капитан Брайс, словно читая его мысли.
— Да, сэр, — отозвался Гробовщик.
Не успел он положить трубку, как телефон зазвонил снова.
— Джонсон слушает.
— Эд, это лейтенант Андерсон.
— Как дела, лейтенант?
— Это тебя надо спросить.
— Он все еще держится, — сказал Гробовщик.
— Я сейчас туда еду, — сказал Андерсон.
— Какой смысл? Он ведь все равно никого не узнает.
— Согласен. Подожду. — Последовала пауза. — Не лезь в это дело, Эд. Я все понимаю, но лучше держись в стороне. Сейчас ведь у тебя никаких прав нет, поэтому ты хоть на уши встань — только хуже будет.
— Да, сэр.
— Что? — Андерсон удивился. Никогда раньше Гробовщик не говорил ему: «Да, сэр».
Но Гробовщик уже повесил трубку. Он набрал номер уголовной полиции Уэст-Сайда и попросил к телефону лейтенанта Уолша.
— Кто его спрашивает?
— Эд Джонсон.
Через минуту в трубке послышался спокойный, солидный голос:
— Джонсон, я хотел бы знать, что вы обо всем этом думаете.
— До того, как мы обнаружили труп африканца, я об этом ничего не думал. По правде говоря, мы не знали даже, с какого боку к этой истории подступиться. Ну а когда они подстрелили Могильщика, ситуация изменилась. Их вроде бы было двое…