Алиенист - Калеб Карр

– Весь первый абзац, – провозгласил он, прихлопнув ладонью письмо на столе, – несмотря на ошибки правописания, выдержан в едином тоне.

– Это сразу бросается в глаза, – подтвердил Маркус. – Он уже решил для себя, что за ним охотится множество людей.

– Кажется, я понял, к чему вы клоните, доктор, – вмешался Люциус, роясь в стопе книг и бумаг. – Одна из статей, что вы нам давали, – та, которую вы сами перевели… да где же она?… Вот! – И он выдернул тоненькую папку. – Доктор Краффт-Эбинг. Он говорит об «интеллектуальной мономании» и о том, что немцы называют primareVerrticktheit, то бишь «первичном безумии»… Так вот, он предлагает заменить оба термина одним – «паранойя».

Крайцлер кивнул, вписывая слово ПАРАНОИК в секцию, озаглавленную ПЕРЕРЫВ.

– «Ощущения, а то и мании преследования, укоренившиеся в человеке после эмоциональной травмы или ряда травм, но не вызывающие помешательства» – точность определений Краффт-Эбинга достойна похвалы, и они здесь, похоже, уместны. Я, правда, сильно сомневаюсь, что наш человек уже вошел в помраченное состояние, однако поведение его, вполне вероятно, – отчетливо антиобщественное. Что, разумеется, не значит, будто мы ищем мизантропа. Это было бы слишком просто.

– А сами убийства разве не могут удовлетворять его антиобщественный позыв? – спросила Сара. – В остальном снаружи он выглядит нормальным… скажем, членом общества?

– Я бы даже сказал – чересчур нормальным, – улыбнулся Крайцлер. – В глазах соседей, этот человек не станет убивать детей и заявлять, что он их сожрал. – Ласло занес эти соображения на доску и снова повернулся к нам. – Итак – переходим ко второму, еще более поразительному абзацу.

– С ходу бросается в глаза одно, – объявил Маркус. – За границей он практически не бывал. Не знаю, что он там читал, только в последнее время в Европе широкое распространение каннибализма не отмечено. Едят они там что угодно, но не друг друга. Хотя вот насчет немцев я не уверен… – Маркус осекся и глянул на Крайцлера. – Ой. Не хотел вас обидеть, доктор. Люциус выразительно постучал себя полбу, но Крайцлер лишь сухо улыбнулся. Причуды братьев уже не ставили его в тупик.

– Вам это и не удалось, детектив-сержант. Насчет немцев действительно ни в чем нельзя быть уверенным. Но если мы примем, что все его путешествия ограничивались Соединенными Штатами, как это соответствует версии, будто его навыки в скалолазании указывают на европейское происхождение?

Маркус пожал плечом:

– Американец в первом поколении, родители – иммигранты.

– «Грязные иммигранты»! – резко выдохнула Сара. Крайцлер с благодарностью глянул на нее:

– В самом деле, – и записал на левой стороне доски: РОДИТЕЛИ-ИММИГРАНТЫ. – Вся фраза так и дышит отвращением, верно? У такой ненависти, как правило, имеется конкретный корень, хотя мы можем его сразу и не заметить. В нашем случае у него, вероятно, с ранних лет сложились напряженные отношения с одним или обоими родителями, и он в конечном итоге начал презирать все, что с ними связано. Включая само их происхождение.

– Однако это и его собственное происхождение, – вмешался я. – Из этого тоже может произрастать жестокость к детям. Это ненависть к себе – словно он пытается вычистить грязь из себя самого.

– Интересно вы это сказали, Джон, – подхватил Крайцлер. – К этой фразе мы еще вернемся. Но здесь потребно ответить на один вопрос более практического свойства. Охота, скалолазание – а теперь еще и предположение, что он не бывал за границей: мы что-нибудь можем сказать о его географическом происхождении?

– Да ничего нового, – ответил Люциус. – Одно из двух: либо он из богатого семейства горожан, либо – из захолустья.

– А вы, детектив-сержант? – Ласло повернулся к Маркусу. – В каком районе страны, по-вашему, сподручнее было бы пройти такую подготовку?

Но и Маркус покачал головой:

– Такому можно научиться везде, где присутствуют значительные горные массивы. А таких мест в Америке полно.

– Хм-м, – разочарованно протянул Ласло. – Это нам не очень полезно. Ладно, давайте пока оставим это и вернемся ко второму абзацу. Сам язык его, похоже, поддерживает вашу, Маркус, версию насчет «завитушек в верхних зонах». История, им рассказанная, – плод воображения.

– Да уж, – проворчал я. – Просто адская бездна воображения.

– Это правда, Джон, – сказал Крайцлер. – Воображение, вне всяких сомнений, – чрезмерное и нездоровое.

На этих словах Люциус щелкнул пальцами:

– Минуточку! – И снова зарылся в кучу книг. – Кажется, я кое-что вспомнил…

– Простите, Люциус. – Сара перебила его, улыбнувшись, как всегда, тонко. – Я успела раньше. – В руке у нее был увесистый медицинский журнал. – Это дополняет нашу дискуссию о нечестности, доктор. Смотрите. Доктор Майер в своей статье «Программа исследований умственных аномалий у детей» перечисляет упреждающие симптомы, по которым можно предсказать опасное поведение в дальнейшем, и чрезмерно развитое воображение – один из них. – И Сара стала зачитывать из статьи, опубликованной «Справочником Общества изучения ребенка штата Иллинойс» за февраль 1895 года: – «Обычно дети способны по своей воле воспроизводить в темноте всевозможные мысленные образы. Аномалией это становится, когда мысленные образы превращаются в манию, т. е. их оказывается невозможно подавить. В особенности сильными оказываются образы, вызывающие страх и неприятные чувства». – Последнюю фразу цитаты Сара подчеркнула особо: – «Чрезмерное воображение способствует развитию у ребенка тяги ко лжи и навязчивого желания использовать ложь в общении с окружающими».

– Спасибо, Сара, – слегка поклонился ей Крайцлер, после чего НЕЗДОРОВОЕ ВООБРАЖЕНИЕ оказалось вписанным как в ДЕТСТВО, так и в АСПЕКТЫ, что несколько меня озадачило. На мою просьбу объяснить Ласло ответил:

– Быть может, он писал это письмо взрослым человеком, Джон, однако настолько живое воображение не просыпается в зрелом возрасте. Оно было в нем изначально, и Майер тут себя оправдал: так вышло, что ребенок действительно стал опасен.

Маркус задумчиво стучал карандашом по ладони:

– А каннибализм не мог у него быть детским кошмаром? Он пишет, что читал про это. Могли он прочесть это в детстве? Впечатление произвело бы куда большее.

– Задайтесь более общим вопросом, – ответил Ласло. – Что сильнее прочего рождает воображение? Обычное, не говоря ужо больном?

На этот вопрос легко ответила Сара:

– Страх.

– Страх того, что видишь, – настаивал Ласло, – или того, что слышишь?

– Того и другого, – ответила Сара. – Но все же того, что слышишь, – больше: «нет на свете ничего страшнее» и так далее.

– А чтение – не разновидность слушания? – спросил Маркус.

– Вполне, но даже дети зажиточных родителей обучаются чтению далеко не сразу, – сказал Крайцлер. – Это всего лишь теория, но предположим, что история про людоедство тогда стала для него тем же, чем и сейчас, – страшилкой, призванной напугать. Только теперь наш человек не пугается, но пугает. И коль мы уже смогли воссоздать его до такой степени, почему бы не предположить, что он в этом находит огромное удовлетворение? Его это даже развлекает.

– Но кто ему все это наплел? – спросил Люциус. Крайцлер пожал плечами.

– Кто у нас обычно пугает детей страшными сказками?

– Взрослые, которые хотят, чтобы их дети вели себя хорошо, – моментально ответил я. – Мой отец, к примеру, обожал рассказывать про камеру пыток японского императора. И я потом ночей не спал, воображая себе ее до мельчайших деталей…

– Великолепно, Мур! Я о том же.

– Но что насчет… – начал Люциус, заметно заикаясь. – Как же тогда насчет… Простите, но я, право, до сих пор не могу обсуждать некоторые вещи в присутствии дамы.

– Так просто представьте, что она отсутствует, – нетерпеливо улыбнулась ему Сара.

– Ну… – продолжил Люциус, однако без облегчения, – как насчет внимания к… ягодицам?

– Ах да – произнес Крайцлер. – Элемент первоначальной истории или вывих нынешнего воображения?

– Э-э-эмм… – промычал я, кое о чем подумав, но, подобно Люциусу, не будучи уверен, как это выразить перед женщиной. – Так сказать… ссылки э-э… не только на грязь… но и… гм… на фекальные массы…

– Вообще-то он пользуется словом «дерьмо», – отрезала Сара, и все в комнате, включая Крайцлера, казалось, подскочили на пару дюймов от пола. – Честное слово, джентльмены, – с оттенком презрения добавила она. – Если б я знала, что вы так благопристойны, осталась бы лучше на Малберри секретаршей.

– Это кто тут благопристоен? – вскинулся я. Не самая лучшая из моих реплик. Сара нахмурилась:

– Вы, Джон Скайлер Мур. Мне прекрасно известно, что вы, случается, оплачиваете особам женского пола мгновения интимности с вами. Им, я полагаю, такая лексика совершенно чужда?