Барбаросса - Валентин Пикуль

Утром 7 Ноября репродукторы на площади Павших борцов транслировали из Москвы парад, разнося по всему миру четкий грохот солдатских ног по брусчатке. Прямо с парада войска уходили на передовую, и это как-то окрыляло, а многие женщины даже плакали, услышав по радио звуки марша «Прощание славянки».

Дедушка дома тоже прослезился:

– Давно эфтакой музыки не слыхивали, все эти трям-блям да «нас побить-побить хотели…». Минина да Кутузова помянули. Чай, от вашего, яти его мать, интырцанала одни ошметки остались. Чего доброго, и церкву откроют. Хоть помолиться бы нам, православным, перед смертью дозволили.

– Открою, – мрачно ответил Чуянов деду.

………………………………………………………………………………………

В конце ноября Чуянов созвонился с Ростовом, к телефону подошел секретарь Ростовского обкома – Двинский:

– Рейхенау жмет… танки. Боюсь, не удержаться.

– Держитесь. Я еще позвоню… завтра! Слышишь?

На следующий день из Ростова звонила уже секретарша:

– Помогите… не знаю, что делать! – кричала она. – Никого уже нет, я одна. А тут такое творится.

– Где Двинский? Дай его… срочно!

– Да все убежали. Одна ведь я! А тут по комнатам немцы шляются. Хохочут. На губных гармошках наши песни играют…

С юга – от Ростова – повалили на Сталинград эшелоны: раненые. Врачей не хватало. Медикаменты – на вес золота. Кошмар какой-то! Банно-прачечный комбинат не в силах обслужить поток исстрадавшихся людей – ампутированных, искалеченных и обожженных. Алексей Семенович распорядился:

– Банщикам работать в три смены.

– А когда у них было меньше? Вот мыла-то где взять?

– Не знаю, – честно признался Чуянов. – Найдите.

Средь дня заскочил домой пообедать, опять звонок:

– Откуда говорят?

– Из зоопарка.

– Чего вам от меня понадобилось?

– Слониху Нелли кормить надо.

– А что слоны едят?

– Не знаем, как в странах капитала, – отвечали Чуянову, – а советские слоны едят много.

Чуянову хотелось обложить говорившую «дурой»:

– Если Нелли все жрет, так все и давайте.

– Овощи-то на базар не пойдешь покупать. Дорого!

– Господи, да выкручивайтесь как-нибудь…

Наплыв беженцев увеличился. Поезда с юга подвозили по восемь тысяч человек в день, а сколько приплывало по Волге – не поддавалось учету. Среди эвакуированных – с севера – появились и ленинградцы. Они уже хлебнули горя, всякого навидались. Рассказывали, что рабочий у станка получает 250 граммов хлеба, прочие – 125 граммов. Чуянов зашел в столовую обкома.

– Ну-ка, – сказал хлеборезу, – отпили мне сто двадцать пять грамм. Хочу посмотреть, сколько получится…

Дома Чуянов включил радиоприемник, и сразу же послышался четкий стук в двери. Жена сильно испугалась.

– Не вздрагивай: это же позывные Би-би-си… Призывно и настойчиво постучав в двери радиослушателей, Би-би-си сообщило, что 17 декабря японцы совершили вероломное и коварное нападение на американскую базу Пирл-Харбор, расположенную на Гавайских островах. Вслед за тем гитлеровская Германия объявила войну Соединенным Штатам Америки.

Конечно, среди сталинградцов сразу пошли разговоры:

– Надо же, а! До чего же паразит нахальный. Уже под Москвой получил в зубы, а ему все мало, на войну так и лезет…

В один из дней секретарша обкома доложила:

– Алексей Семеныч, а к вам опять… изобретатель!

Чуянов даже за виски схватился, простонав:

– Господи, когда я от них избавлюсь?..

А принять надо. Вошел старомодный дядечка. Очень опрятный. На костылях. В шляпе. Он держал деревянную коробку. Вежливо объяснил, что учительствует в казачьей станице Алексеевской:

– Как учитель физики, на досуге изобретательствую.

– Очень приятно. Что изобрели?

– Электрический пулемет. («Все у меня есть, – подумал Чуянов, – только вот этой штуки еще не хватало. Ладно, мы и не такое видели. Переживем».) Мое изобретение имеет большое будущее, – сказал учитель, – и оно способно свершить переворот в войне не только в тактическом, но и в стратегическом аспекте. 

– Не сомневаюсь. Прошу. Садитесь. 

– Спасибо. Мы постоим. Можно показывать?

Чуянов так уже изнемог от разных эдисонов, что ему было все равно, и он безнадежно махнул рукой: 

– Чего стесняться в родимом отечестве? Валяйте.

Учитель извлек из сундучка странную машинку, внутри которой что-то мяукнуло; от машинки тянулся электрошнур.

– Вы не боитесь? – вдруг спросил он Чуянова. 

– Боюсь. А вы?

– Я тоже. Побаиваюсь. За обстановку. 

– Ничего. Она казенная. Вон там штепсель. Видите?

– Вижу. Внимание. Эксперимент. С великим извинением…

С этим «великим извинением» он воткнул вилку в розетку, и с этого момента Чуянов перестал понимать, что происходит в этом мире. Сначала – треск! Лампа на столе – вдребезги, люстра – на полу. Штукатурка отделилась от стены. В кабинете не продохнуть от пыли. Разгром полный. Изобретатель сказал:

– Знаете, я человек скромный. Вперед, как другие, не лезу. Но коли идет война народная, война священная, а я человек верующий, потому и решил внести священную лепту в дело нашей общей победы над гитлеровскими супостатами.

Чуянов долго вытрясал из волос штукатурку. 

– Поздравляю, – сказал он учителю. – Вы первый изобретатель, в которого я поверил. Поедете в Москву… за счет обкома. Вместе со своим пулеметом. Я не специалист в таких делах, но вижу несомненные задатки таланта…

………………………………………………………………………………………

1 января 1942 года в небе над Сталинградом был сбит первый германский бомбардировщик, и Чуянов тогда же сказал:

– Тыловая жизнь кончилась – начинаем воевать…

6. ЗА «ОТМОРОЖЕННОЕ МЯСО»

Уцелевших в битве под Москвою солдат фюрер наградил почетной медалью «Зимней кампании», которую в вермахте прозвали медалью за «отмороженное мясо». Тогда же уменьшилось и количество желающих пополнить железные ряды национал-социалистской партии, а среди немцев блуждал такой анекдот:

– Ветераны нашей партии, завербовав в партию фюрера пять новых членов, получают законное право выйти из партии. А кто завербовал сразу десять кандидатов в партию, тому в партийной канцелярии Бормана выдают официальную справку о том, что он в рядах нашей партии никогда не состоял…

Я вот думаю: не сам ли Геббельс и придумал этот анекдот?

Он ведь был на все руки мастак, и сейчас (в «тронном зале» дворца Леопольда, который занимало его министерство пропаганды) он доказывал мрачному, как сатана, Гансу Фриче:

– Истина в пропаганде всегда терпит поражение, тогда как любая наглейшая ложь одерживает победы. Для лжи необходимо лишь правдоподобие, и тогда она уцелеет…

Сейчас, чтобы утешить немцев, он обратился к центуриям средневекового астролога Нострадамуса, который предсказал главные события мировой истории – вплоть до 3000 года. Что бы там ни болтали об астрологии, но этот чародей назвал 1918 год, когда на Востоке объявится «великое безбожное государство», он же назвал и 1933 год – год прихода Гитлера к власти.

– После чего, – говорил Геббельс, – многие страны Европы вольются в Германию, однако росту германского могущества помешает «великий князь Армении»… Думаю, что Нострадамус ошибся немного, ибо Армения граничит с Грузией, откуда и явился этот кремлевский «великий князь» Сталин.

Геббельс понимал, что официальной пропаганде люди давно не верят, склонные верить всему потаенному, что преследуется властями. Он живо развивал перед Фриче мысль, как выгоднее распространять в немецком народе пророчества Нострадамуса:

– Глупо, если они выйдут из типографии и будут продаваться в газетных киосках на улице… н е т! Их надо распространять в народе от руки переписанными, в машинописных копиях под копирку. И совать по утрам в почтовые ящики, как нелегальные листовки. А нам следует дополнить пророчества Нострадамуса словами, что схватка с «великим князем Армении» завершится его гибелью, а эра всеобщего мира и благоденствия уже стоит на пороге каждого немецкого дома…

Ганс Фриче выслушал и поднялся, чтобы уходить: 

– Йозеф, хочешь, я расскажу тебе последний анекдот? 

– О ком? 

– На этот раз – о тебе… Не рассердишься?

– Да нет, не обижусь, рассказывай, – согласился Геббельс.

– Наконец и наш Геббельс умер, – провозгласил Ганс Фриче. – В рай его не пустили, а направили прямо в ад. Он испугался, но черти издали показали ему ад, в котором пляшут голые девки, а грешники хлещут французское шампанское. Геббельс, конечно, пожелал жить в аду. Но когда его доставили в ад, он обнаружил одни лишь адские муки и – возмутился: почему издали показывали одно, если в действительности тут все другое? На это сам Вельзевул ответил Геббельсу: «Так это же была самая наглая пропаганда – мы все учились у тебя…»

Геббельс выслушал анекдот и даже не улыбнулся.